Георгий Санников - Большая Охота. Разгром УПА

— Вот такое дело называется ДАР — дело агентурной разработки, а ежели в процессе этой работы выявляются какие-то определенные обстоятельства, свидетельствующие о необходимости более глубокой, обоснованной полученными дополнительными данными и фактами разработки, тогда заводится дело — формуляр. У нас его в обиходе называют «дядей Федей». Такие дела — формуляры — иногда ведутся годами и завершаются либо арестом, иногда вербовкой «фигуранта» — так называют самого объекта разработки —, либо сдачей дела в архив. Это в том случае, если «фигурант» умер, что также иногда случается. — Уловив мой настороженно-вопросительный взгляд, усмехнувшись, Кузнецов пояснил: — Нет, нет, своей, именно своей смертью. Ну а если ничего не было доказано в ходе всей разработки по делу-формуляру с использованием всех имеющихся в нашем распоряжении средств, то дело тоже может быть сдано в архив, но это в общем-то как бы брак в работе. На оперативном учете все проходившие по делу-формуляру лица и сам фигурант, или фигуранты остаются вечно. Ну а делу агентурной разработки, т. е. ДАРу предшествует, — Кузнецов снова потянулся к сейфу и положил передо мной тонкую папочку с надписью такими же черными печатными буквами как и ДАР, но стояла уже другая аббревиатура — ДОП, — дело оперативной проверки. Это как бы первый оперативный шаг, первое оперативное действие, возникающее на базе каких-то заслуживающих оперативного внимания данных. Вот такие три ступеньки, обязательные в агентурно-оперативной работе…

Вернулся кадровик вместе с высоким статным мужчиной со шрамом на лбу, в военной форме: гимнастерка с портупеей, на боку пистолет, на погонах четыре звездочки — капитан. Я позже обратил внимание — многие сотрудники были в форме и с оружием, так было тогда принято, а если выходили из здания и нужно было не показываться в форме, то надевали плащ или пальто, в зависимости от времени года и погоды. Как правило, в сапогах, и это не бросалось в глаза — так тогда ходили многие: война закончилась всего семь лет назад.

— Курицын Евгений Семенович, — представился капитан, улыбнувшись. — Я сейчас исполняю обязанности начальника отделения, — как бы подчеркивая свою значимость, сказал капитан, — и имею указание Виктора Павловича побеседовать с вами о нашей работе, об отделе. Но сегодня вряд ли удастся — половина второго. Пора по домам.

— Это уж точно, — поддержал кадровик, — завтра ему снова в кадры…

Заканчивался июль. Жара в Киеве в это время звала всех свободных от работы людей на знаменитые киевские пляжи. Солнце палило нещадно, но у меня и мысли не было об отдыхе. Все время казалось, что что-нибудь да помешает мне приступить к работе. Мне Мне уже было известно, что все те, кто пришел со мной из университета, были распределены по конкретным подразделениям и получили по две недели условного неоплачиваемого отпуска, чтобы отдохнуть перед началом работы от госэкзаменов и тяжелого последнего пятого курса. Знал я, что всем, кроме Кулешова, было предложено пройти курс 10-месячной специальной подготовки в школе МГБ, что находилась на улице Красноармейской напротив костела, одного из красивейших храмов Киева. Примечательно, что именно в этом католическом храме долгие годы работала под контролем органов госбезопасности специальная аппаратура — глушители всех вражеских голосов, нацеленных нашими противниками по ту сторону «железного занавеса» на столицу Советской Украины — Киев…

Мы стояли с Вадимом Кулешовым в половине десятого утра у входа в здание ОК и курили, ожидая начала рабочего дня. Оба волновались. Вадим еще не был у себя в Управлении 2-Н, куда его определили. Узнав о моем назначении, Вадим, большой насмешник и хвастун, не преминул сказать:

— Закажи себе рясу или торжественные еврейские одеяния, в которых ходят верующие евреи, и отрасти себе пейсы, тебя точно тогда признают за своего. Неужели нельзя было подобрать для тебя что-то более подходящее?

— Да нет, — ответил я, — мне сказали, что это не только самый специфичный отдел, но и подбор в него идет особый. Вот что ты знаешь об униатах? А именно они, униаты, являются злейшими врагами советской власти, на них опираются бандеровцы. А у тебя-то что? Подумаешь — Управление 2-Н! Вот скоро добьют, да и без твоего участия — не успеешь, — всех бандитов в Западной Украине, и останешься ты, Вадим, без работы.

Так мы стояли и разговаривали, посмеиваясь друг над другом, и все же мне стало как-то не по себе…

Вадима Кулешова я знал еще по спецшколе ВВС. Он после 2-й роты (9-й класс) был отчислен по здоровью — у него появились головные боли после падения в спортзале и 10-й класс он заканчивал в обычной гражданской школе. Парень он был боевой, успел побывать на фронте. Черты не только красивого, но и мужественного лица Вадима всегда привлекали внимание женщин. Много лет спустя, когда мы работали вместе в Москве, я как-то обратил внимание, с каким восторгом смотрели женщины на этого высокого и ладного парня…

Вадим, прозванный в кругу близких друзей «птичкой-колоколой», продолжал дружески издеваться надо мной, всячески восхваляя свою новую службу.

— У нас в подразделении настоящая боевая работа. Мы готовим и осуществляем захват или ликвидацию оуновских бандитов, выкуривая их из бункеров, — чеканил он эти новые слова в таком сладком для молодого чекистского уха звучании — оуновцы, боевая работа, бункер, ликвидация, засады, захваты и т. п.

— Да ты же еще не был на работе, — удивленно возражал я, — ни с кем из сотрудников не разговаривал.

— Ничего подобного, — продолжал Вадим, — со мной уже дважды беседовали в кадрах в присутствии сотрудников Управления 2-Н. Я доволен предложением и уверен, что это самое интересное и важное подразделение. Не то что твое — «пятидесятники-трясуны» и всякая там уже отмирающая церковная дрянь. Смотри не попадись к «скопцам».

— Ну это ты загнул, Вадим, — отвечал я, — какие там «скопцы», мы с ними и без тебя справимся, если выявим такую секту. Работа в церковном отделе филигранная, тонкая, тут надо специфику знать. А что у тебя? Бедные селяне с обрезами? Да им давно уже конец. Ты же знаешь, о чем идет речь! О ликвидации остатков, понимаешь, остатков какого-то там оуновского подполья!..

Наконец, мы дождались своего времени и вошли в здание ОК, где в разных кабинетах потеряли друг друга на несколько дней…

В кадрах мне предложили отдохнуть положенные дни, а затем с сентября пойти на спецкурсы в школу контрразведки. Не хотелось мне идти учиться, только что отучился долгих пять лет, юрист. Я сказал кадровику, что хотел бы сразу без отдыха, приступить к работе. Я ожидал отрицательной реакции, но неожиданно мне ответили согласием. Тут же получил из рук кадровика удостоверение с фотографией пока что в штатском, в котором каллиграфическим почерком было выведено: «Помощник оперативного уполномоченного Санников Георгий Захарович» , а внизу мелкими печатными буквами стояло: «Владельцу удостоверения разрешено хранение и ношение огнестрельного оружия» , что привело меня буквально в восторг. Я почувствовал себя намного значительнее, чем до этого момента. Оружие — пистолет системы ТТ с двумя обоймами патронов и кобурой БУ [35] БУ — бывшее в употреблении. я получил через несколько дней из рук веселого старшего лейтенанта — начальника оружейного склада, и по рекомендации старших товарищей хранил его в выделенном сейфе до присвоения воинского звания «лейтенант» приказом заместителя министра Госбезопасности СССР Гоглидзе, расстрелянного год спустя как враг народа…