Людмила Шапошникова - Мы-курги

Во дворе было пусто, и я стала решать, в какой из домов постучаться. Я поднялась на ступеньки двухэтажного особняка и постучала в его стеклянную дверь. На стук никто не отозвался. Я нажала на ручку, дверь поддалась, и я оказалась в большом просторном зале, стены которого были отделаны деревянными полированными панелями. В зале были камин и бар со стойкой. Посередине зала на мягком пушистом ковре стоял человек. В яркой желтой рубашке, бриджах и лихо сбитой на затылок вельветовой шляпе он был похож скорее на американского фермера, чем на курга. Человек резко повернулся ко мне, и его глаза на красном оплывшем лице радостно и выжидающе уставились на меня.

— Здравствуйте, — вежливо сказала я.

— Что будем пить? — неожиданно спросил он меня, не отвечая на мое приветствие.

Вопрос поставил меня в тупик, и я не смогла сразу ответить.

― Я спрашиваю, — с угрозой в голосе повторил он, — что будем пить?

― Но сначала я должна объяснить…

― После, после! — замахал он на меня пухлыми руками. ― Все объяснения после. У нас совсем нет времени. Решайте быстро и бесповоротно. Иначе… И он с опаской посмотрел на двери.

Видимо, за этими дверьми и находилась неведомая мне опасность, которая чем-то грозила человеку и сокращала его время.

— Джин! — выпалила я, еще ничего не понимая, и внутренне похолодела. Я знала, что крепкий джин после утомительной дороги свалит меня с ног. Но отступать было поздно. Человек действовал с завидной быстротой. Он выхватил бутылку со стеклянной полки, почти швырнул ее на журнальный столик и дрожащей рукой стал наливать джин в стаканы.

— Хлопнули! — деловито сказал он.

Глазки человека засветились восторгом, он удовлетворенно вздохнул и, наклонившись ко мне, зашептал:

— Бутылка начата. Теперь уже никто не помешает, даже она. — И снова покосился на дверь. — Трудность состоит в том, чтобы начать. А уж кончить-то, мы ее кончим. — И захихикал, потирая пухлые ладони. Я поняла, что «она» должна появиться из этой двери.

— А теперь объясняйте, — великодушно разрешил человек.

Однако он не вникал в мои объяснения и лишь смотрел на меня растроганным и влюбленным взором. Только два слова зацепили его ум. Эти слова были «Советский Союз».

— Откуда вы? — переспросил он меня, не веря своим ушам.

— Из Советского Союза.

Человек обреченно и печально уставился на меня.

— Кажется, я напился, — сказал он грустно. — Но почему так быстро?

Второй стакан джина поправил дело.

― А я — Ченгаппа, — сказал он доверительно.

― Очень приятно, — ответила я.

В это время дверь раскрылась и на пороге возникли «она». Миссис Ченгаппа. Увидев нас, она впала в какую то глубокую задумчивость. Воспользовавшись этой краткой задумчивостью, мистер Ченгаппа «на глазах изумленной публики» быстро прикончил бутылку. Ниламма Ченгаппа тяжело опустилась в кресло рядом с журнальным столиком и угрожающе сказала:

— Так.

При первых звуках «ее» голоса Ченгаппа вдруг вскочил и восторженно закричал;

— Ниламма! Это наш гость! Наш дорогой гость.

И, продолжая выкрикивать что-то еще, напоминающее лозунги, он стал как-то блудливо, боком продвигаться к двери. Наконец он добрался до нее и исчез.

— Так, — повторила Ниламма. И теперь это полностью относилось только ко мне.

Но законы кургского гостеприимства возобладали в ней, и я была оставлена в имении на несколько дней.

Так началось мое знакомство с семейством Ченгаппов.

Ниламма была самой значительной и самой интересной для меня фигурой среди всех остальных в этом богатом плантаторском имении. Двухэтажные особняки, английский газон, теннисный корт, автомобили, слуги, кофейная плантация, приносящая три миллиона рупий в год, — всего этого у Ниламмы Ченгаппы еще лет двадцать тому назад не было. Все это пришло потом. А что было? Дом матери и скромное рисовое «поле предков» и более чем скромный достаток в этом доме. Ниламма была шестым ребенком у матери. Несмотря на скудость средств, ее все-таки отдали учиться в школу, потому что мать считала это необходимым для своих детей. В школе Ниламма была одной из лучших учениц. Она схватывала все на лету, отличалась живым, свободным умом и сообразительностью. Школьные учителя говорили матери Ниламмы, что девочку надо учить дальше. Ее место в колледже. Там из нее может получиться незаурядный человек. Такую возможность потерять нельзя. Но жизнь рассудила по-своему. С каждым годом матери становилось все труднее платить за обучение. А потом появился Ченгаппа, застенчивый молодой человек. Он не был состоятельным, но двадцать акров земли, которыми он владел, вполне могли прокормить небольшую семью. И Ниламма вышла за него замуж. С мечтой о колледже пришлось расстаться. Но Ниламма умела и любила работать. Да и Ченгаппа еще не был тогда завсегдатаем английских клубов. Это пришло к нему позже вместе с особняками, автомобилями и баром. А тогда у них не было денег, чтобы нанять батраков, и они работали на поле сами. Они вставали с первыми лучами солнца и возвращались домой, когда уже становилось темно. Но Ниламма была способной не только в учебе. И в хозяйственных делах она оказалась не менее сообразительной. Она быстро стала понимать, что приносит больший доход, а что меньший. Это она уговорила Ченгаппу посадить на их земле мандарины. И не ошиблась. В тот год мандарины принесли им хороший доход. Удалось отложить даже немного денег. Ченгаппа не мог нахвалиться женой. Он понял, что главной в их делах становится она. Понял и успокоился. И вот тогда он начал постепенно отходить от этих дел, считал, что Ниламма прекрасно с ними справится сама. Он стал охотно ездить в Меркару и допоздна засиживался в гостях. Ниламма же все больше и больше входила в дела. Появился первенец, но это не отвлекло ее. Постигнув деловую игру, она обнаружила спортивный азарт и крепкую мужскую хватку. Она стала копить деньги, и это накопление постепенно превращалось в смысл ее жизни. Ее радовало появление каждой лишней рупии. Она жадно их пересчитывала и клала на банковский счет. Но настоящей се страстью стало приобретение земли. Она скупала ее у соседей, у родственников — по акру, по пол-акра. Она не жалела себя, утешаясь тем, что делала все это во имя собственной семьи, во имя детей, которые не будут знать нужды, как знала ее она.

В округе к ней относились с опаской, но и уважали. Многим было известно, что Ниламма ничего не упустит и всегда добьется своего. Она клала камень за камнем в фундамент будущего богатства. Она перестала стесняться в средствах и осторожно и умно выслеживала свою добычу. И всегда что-нибудь урывала из этой добычи. Дух стяжательства овладевал ею, что-то необратимо меняя в ней самой, но она не обращала на это внимания. Акр, еще пол-акра, еще акр. Ложась спать, она подсчитывала эти акры. И хотя она уже могла напять двух-трех батраков, тем не менее она понимала, что это еще не то, к чему она стремилась. В своих мыслях она видела совсем другое: сотни акров кофейной плантации, комфортабельный двухэтажный особняк, слуг, автомобили, благополучие детей, ни в чем не знающих отказа. Во имя этого она поднималась каждый день на рассвете в любую погоду, месила резиновыми сапогами грязь полей, подгоняла батраков, не давая передышки ни себе, ни им. Во имя этого хитрила и обманывала, стараясь увеличить свою землю. Она цепко ухватывала человека, оказавшегося в нужде или беде. У нее не было жалости к таким. К ним она была беспощадна, ибо цель оправдывала все средства. Потом ее первенец скажет, обводя рукой окрестности: «Это все наше. Наша земля, наш кофе, наши рабочие. Все наше». Тогда она об этом еще не знала. Но к этому сознательно стремилась. Из красивой девушки она постепенно превратилась в небрежно одетую, не следящую за собой женщину. Черты лица ее огрубели, голос от работы и крика на батраков стал хриплым. В ее лице появилось то хищное выражение, которое так пугало ее старую мать.