Людмила Шапошникова - Мы-курги

Тех, кто не приходит на танцы без уважительной причины, вождь штрафует. Но оштрафовать целую деревню — такого еще не бывало. И потом надо выяснить причину неявки. Деша-такка послал в Кодунур своего разведчика. Но разведчик вернулся ни с чем. Он только смог рассказать вождю о несколько странном поведении жителей деревни. Кодунурцы оказали разведчику, по его словам, «преувеличенное гостеприимство», но от разговоров о хутри и танцах твердо уклонялись. Все, как один, при упоминании их отводили глаза в сторону и не отвечали на вопросы. Более того, вся деревня проявила в эти три дня, пока там находился разведчик, необоснованно повышенный интерес к проблемам международной политики. Кодунурцы могли только говорить и думать о ней. И в этих разговорах они проявили себя, опять-таки по словам разведчика, «экспертами высокого класса». «Эксперты» сообщили разведчику уйму интереснейших сведений. И многие из этих сведений, как установил сам разведчик, еще не успели попасть на страницы газет и даже не прозвучали по радио. Но кодунурцам они почему-то были известны. Разведчик вернулся обратно, прекрасно подкованный по части международного положения, но в полном неведении о событиях местного значения. Вождь внимательно выслушал его.

— Послушай, — быстро прекратил он его восторги, касавшиеся «экспертов», — они просто тебе заговаривали зубы. — А почему заговаривали? — продолжал он. — Да потому, что вся деревня совершила какой-то проступок. Совершила дружно и одновременно. Но вот какой, — ты и не узнал.

Разведчик счел за благо ретироваться и не показывался целый месяц на глаза вождю.

Но даже в Курге тайное, наконец, становится явным. К вождю пришел человек, но он не был кодунурцем. И человек сказал, что он случайно оказался во время хутри в Кодунуре и все видел.

― Что же ты видел? — строго спросил деша-такка.

― Я видел, — сказал человек, — как кодунурцы совершили церемонию «поуду» на день раньше.

― Но они, видимо, ошиблись, — заметил деша-такка.

— Может быть, и ошиблись, но это не меняет дела, — ответил человек.

«А ты ябеда и шпион», — подумал старый вождь, но вслух ничего не сказал. Теперь он знал, почему кодунурцы не пришли танцевать. Они ошиблись, испугались и никому не сказали о своей ошибке. Но человека, который сообщил ему об этом, деша-такка все равно перестал уважать. Он надеялся, что со временем кодунурцы открыто признаются в своей ошибке. Может быть, так и случилось бы, если бы не неприязнь, которую испытывал деша-такка к «ябеде и шпиону».

На следующий год кодунурцы дружно появились на танцах. Но на их лицах лежала печать какой-то странной отрешенности. Они держались отдельной молчаливой группой и не смотрели людям в глаза. Вождь сразу понял, что странная отрешенность кодунурцев не что иное, как искреннее раскаяние в содеянном. «Ну что же, попробуем», — решил деша-такка.

Когда все уселись на священной поляне в ожидании танцев, он немного помедлил, а потом спросил:

— Кто-нибудь совершил поуду в прошлом году на день раньше?

Все молчали. А лица кодунурцев стали еще отрешеннее. Казалось, они все дружно выбыли из суеты и шума этого бренного мира.

«Конечно, — подумал вождь, — плохо, что они не признаются. А с другой стороны, почему они должны признаваться? Но если я их спрашиваю, то все-таки надо признаться». Ход мыслей деша-такки был явно противоречивым. Но кодунурцы и не думали помогать вождю навести в них надлежащий порядок.

― Хорошо, — сказал деша-такка. — Мистер Кариаппа, вы — старейшина деревни. Вы можете мне сказать, почему в прошлом году мы не видели на танцах ни одного кодунурца? У вас что, была эпидемия?

Мистер Кариаппа поднялся и публично отверг наличие эпидемии.

— Мы, — сказал старейшина, — в тот день перессорились. И даже передрались. И мы боялись, что будем продолжать драться и здесь, — и опустил глаза.

«Конечно, — подумал деша-такка, — он врет. Но ведь людям иногда бывает очень трудно признаться в ошибке. Особенно прошлой».

— Значит, — обратился он к старейшине, — вы боялись, что из-за вас случится то, что произошло в 1886 году?

— Да, да! — загалдели вдруг вернувшиеся в суету сего мира кодунурцы. — Мы боялись, что вы снова запретите танцы хутри.

Но тут поднялся тот человек, «ябеда и шпион», и снова повторил свои обвинения против кодунурцев. Кодунурцы сникли. А деша-такка неожиданно рассердился. Но так и не понял — то ли на себя, то ли на «шпиона», то ли на упрямых кодунурцев.

— Одного свидетеля недостаточно, — сказал он. — Кто еще знает, что кодунурцы ошиблись в прошлом году?

Но никто не знал, кроме них самих.

— Свидетельство не действительно, — вынес приговор вождь.

— Что же нам теперь будет? — робко спросил мистер Кариаппа.

— Ничего! Танцуйте! — и злорадно посмотрел на «ябеду и шпиона».

Так деревня Кодунур, благодаря мудрости и великодушию вождя, избежала наказания и даже штрафа.

Проходят праздники, наступают будни. Но у вождя не убавляется работы. Он разрешает споры между деревнями, между соседями, между родственниками, между женами и мужьями. Те споры, с которыми в суд не пойдешь.

Я зашла к старому вождю перед моим отъездом из Курга.

— Кажется, у меня сегодня спокойный день, — сказал он. — И мы проведем его в приятной беседе.

Но в это время в деревенскую тишину вторглись какие-то посторонние звуки. Они неотвратимо приближались, и уже можно было различить слова.

— Иди! Иди! Это ты дома такой смелый!

На дороге, ведущей к дому деша-такки, показались двое. Мужчина и женщина. Мужчина покорно, но несколько замедленно, шел впереди. А женщина толкала его кулаками в спину и кричала свое: «Иди! Иди!»

— Кажется, у меня сегодня спокойный день… — повторил деша-такка, задумчиво глядя на приближавшуюся пару и теребя свою хемингуэевскую бороду.

Вот теперь посудите сами: легко ли быть в Курге пождем?

Я держу на ладони горсть обгоревших рисовых зерен. Эти зерна посадили и собрали пятьсот лет назад. Пятьсот лет назад они горели вместе с домом предков, который принадлежал окке Аджикуттира и стоял в деревне Чикамундур. Горсть зерен, закопченные стены зернохранилища и разрушенный фундамент дома предков — все, что уцелело от той страшной ночи 1470 года. От страшной, но памятной. Пожалуй, история, которую я сейчас собираюсь рассказать, не является ни выдающейся, ни особенно интересной для Курга тех дней. Возможно, она была самой обычной и не оказала никакого влияния на ход общей истории Курга. Там случались вещи и поинтересней. Но она необычна особой сохранностью памяти о ней. Памяти, живущей в этих обгоревших зернах, волнующей до сих пор членов окки Аджикуттира, обитающих в Курге в 70-х годах XX века.