Эдуард Лимонов - Дед (роман нашего времени)

В этой книге сидит в спецприёмнике ГУВД, делает политику, живёт, любит и негодует персонаж, называемый близкими «Дед».

Дед – лидер политической партии, любовник, большой чудак и любитель поразмышлять.

В своей жизнедеятельности он более всего вынужден общаться с грубыми простыми ментами, коварными политическими противниками и с товарищами по партии, охраняющими его.

Охранники самые близкие ему люди.

У Деда есть любимая женщина – «девка» называет её Дед, обращается к ней как к «Фифи», на самом деле у неё другое двусложное имя.

Странный тип этот Дед, менты ему вроде ближе, чем его союзники-либералы.

Читатель обнаружит в книге недавние бурные политические события 2011–2013 годов: бунты рассерженных горожан, «болотные» и другие митинги, политические ошибки и коварные предательства.

Рядом с Дедом читатель найдёт и известных российских оппозиционных политиков: Немцова, Навального, Удальцова и других действующих лиц. У Деда с ними сложные отношения.

Новейшая Российская История живёт и дышит в этой книге.

Всем привет!

Автор

В два часа дня он лёг спать. У него выработалась привычка, в дни, когда ему было нужно выходить «на арену», он старался выспаться впрок. Мало ли что могло ожидать его в этот вечер, и в последующую ночь, возможно, спать не доведётся совсем, разумно было выспаться. Он взял из шкафа в коридоре большое одеяло и подушку и ушёл в кабинет. Застелился, но без простыни. Вернулся к охранникам.

Двое его охранников сидели в кресле в большой комнате, третий пил чай в кухне.

– Я прилягу, пацаны, попытаюсь уснуть. По старой традиции. Ночь предстоит длинная. Следите тут.

Охранники были новые, однако не настолько свежие, чтобы не знать об этой привычке «Деда» – так они его называли за глаза. Прозвище ему по сути не нравилось, незаслуженно старило его, однако он никогда не выступал с предложением называть его как-то иначе. За глаза есть за глаза, не в его же присутствии. Охранники приняли его сообщение знаками понимания. Мол, нам ясно, ты идёшь спать, иди, «Дед».

В кабинете он накрылся одеялом. Одеяло пахло его девкой, Фифи. Вообще-то девку звали иначе, но он назвал её Фифи, и теперь она всегда будет такой. Как будто он отчасти Бог, он обладал даром и правом называть смертных, как назовём, так и будет. Девка от одеяла пахла душно, кромешным востоком, еврейством, Библией, сосцами библейских коз и немного приторно, как, возможно, попахивают бараньи кишки. «Какие кишки, не фантазируй, – одёрнул он себя, – не фантазируй, “дед”», – но всё же вынужден был признать, что душный телесный запах одеяла имеет кишечную основу, под этим одеялом они только что провалялись, спариваясь, все выходные. Ну, оно и пахло их соединением, точнее, пах пододеяльник, и, в сущности, – что есть соединение мужчины и женщины: он проталкивает в её кишку свой «жезл». Кишка, конечно кишка, а что это ещё? Влагалище – не что иное, как кишка…

– Прекратить! – сказал он себе. – А то члена лысого ты так заснёшь. Не заснёшь. Так и будешь медитировать на свою еврейку.

Но она не выходила из его головы, оккупировала область воображения, и не выходила. У него было четыре темы, наиболее часто оккупировавших его воображение: первая она – его еврейка, вторая – политика, третьей были его дети, и четвёртой – создатели человека, семейство Бога. Точнее, не обязательно именно в перечисленном порядке его оккупировали эти темы. Они могли напасть на него все вместе, но то, что они главные – это факт.

Он даже не знал, где она живёт. Он не был уверен, что те немногие куски её жизни, которые она ему добровольно открывает иногда, – правда. Он предполагал, что всё – ложь. Хочет ли он знать правду? «Нет», – сказал он себе искренне. Она ему очень нравилась, эта Фифи, молодая женщина с телом подростка. Он грыз это тело как старый жестокий крокодил, и она ему нравилась. Иногда ему представлялось, что он нашел её во время погрома, под старыми еврейскими перинами, у неё были косы и, может быть, вши в косах, он отнял её у толпы, чтобы изнасиловать самому. Между тем она…

– …ард…инович? – тихий стук в дверь кабинета, – …ард…инович!

Он вздохнул:

– Чего?

– Там опера во дворе. Много.

– Сейчас выйду.

Ну да, во дворе, не очень скрываясь, перемещались оперативные сотрудники милиции. За годы своей политической деятельности он научился распознавать их мгновенно. Толстомордые, часто опухшие, нелепо сложённые, нелепо одетые. Фактически их существует два основных типа: мордатые, постарше, заматеревшие от водки и жратвы мужчины и новое поколение: джинсы, курточки, барсетки – оперской молодняк косит и под футбольных фанатов, и под студентов, но выдаёт их прежде всего разбитная наглость. Он называл их «шибздиками».

Охранники сгрудились у окна кухни, выходившего во двор.

– Вот в той машине с затемнёнными стёклами – их пять человек …ард…инович. А вон там дальше, видите, – серебристый форд, их вторая машина. Опера друг к другу в гости из машины в машину шастают. А вот за трансформаторной будкой, видите, скопились милиционеры в форме…

Внезапно ему пришли на память строки из его книги «Дневник неудачника», написанной в баснословном 1977 году: «“Ну что они там, внизу, шевелятся?” – спросил он у прижавшегося к вырезу окна Лучиано. Внизу на далёкой улице задвигались чёрные спины солдат».

Вот и двигаются. Через 33 года. В сказках полагается, чтоб прошло ровно тридцать лет и три года.

Посчитав всех во дворе, они пришли к неизбежному выводу, что их будут брать. Для наружного наблюдения такое количество ментов не необходимо. Все смотрели на него, охранники, что скажет.

– У нас есть другой выход? – спросил он, не то сам себя, не то всех присутствующих спросил. – У нас нет другого выхода. Я должен быть на площади, куда я вызвал людей. Ровно в пять будем выходить.

– Может, дадут добраться до площади? – Фразу произнёс Ананас, молодой человек с тонкой, выбритой бородкой, он работает барменом.

– Маловероятно. Давайте собираться.

И он пошёл утепляться. Так же как и традиция выспаться впрок, утепление было насущно необходимой мерой. Неизвестно, куда попадёшь. В обезьяннике, или куда там ещё поместят, может быть очень холодно. Однажды в ледяную ночь его продержали несколько часов в неотапливаемом автозаке. У него зуб на зуб не попадал, растирал себе безостановочно ноги и грудь. Чудом не заболел.

Он надел помимо двух футболок ещё три свитера, яйца предохранил чёрным трико, подаренным ему непонятно кем и когда, может быть, олигархом из Ростова-на-Дону, натянул две пары носков, на башку надел чёрную шапку с кожаным верхом – память от умершего отца, – шапка из крашеной овчины была старомодна, как головной убор фараона 18-й династии.