Александр Андреев - Эсеры. Борис Савинков против Империи

Нельзя так жить. Я, по крайней мере, так жить не могу и не буду.

Я буду всеми силами распространять то, что пишу, и в России, и вне ее, чтобы, одно из двух: или кончились эти нечеловеческие дела, или уничтожилась бы моя связь с этими делами, чтобы или посадили меня в тюрьму, где бы я ясно сознавал, что не для меня уже делаются все эти ужасы».

В 1910 году Анатолий Кони писал о деятельности подавлявшего первую русскую революцию председателя Кабинета министров империи Петра Столыпина: «Действия Столыпина не только беззаконны, не только компрометируют царя, но просто глупы, ввиду своих неудачных последствий. Это правительство использует одну статью закона для того, чтобы обойти другую, и создает соблазнительный пример для всех граждан государства».

В строящихся и строившихся тюрьмах умирали и умирали люди, опасные для самодержавия. Вера Фигнер писала о том, как сходил с ума в шлиссельбургских застенках один из руководителей Военной организации «Народной воли» Николай Похитонов:

«Все население тюрьмы, измученное проявлениями болезни Похитонова, скоро пришло в крайне нервное состояние. Все ждали, что вот-вот сам он сделает что-нибудь непоправимое или с ним сделают что-нибудь ужасное.

Дальнейшее пребывание Похитонова в общей тюрьме стало казаться невыносимым даже для самой жандармерии. Болезнь прогрессировала: мания величия, революционный бред, припадки буйства и стремление к самоубийству переплелись в самую острую угрожающую форму сумасшествия, когда для обуздания припадков уже нельзя было не прибегать к физической силе. Ему мучили галлюцинации, и он делал беспрестанные попытки к самоубийству, требовавшие неусыпного надзора. Он то пел псалмы, то неистово кричал и впадал в буйство, то умолял размозжить ему голову. Он перестал осмысливать окружающее, речь становилась бессвязной и состояла из бессмысленного набора слов. Положение, наконец, сделалось совершенно нестерпимым, и департамент полиции уступил и разрешил перевести в психиатрическое отделение Николаевского военного госпиталя в Петербурге.

Когда Похитонову сообщили о предстоящем отъезде, он не мог усвоить этого, хотя понял, что ему предстоит что-то хорошее, оно представлялось ему то в виде несметного количества миллиардов рублей, которые стекаются ему отовсюду; то в виде поклонения, которые воздадут ему все живущие и раньше жившие цари и короли; то в виде наступления царства божьего, о котором он все время бредил. Однажды при мысли об этом царствии он пришел в такой экстаз, что не хотел ждать и просил тотчас дать ему топор, чтобы раскроить черепа всем окружающим, тогда все сразу очутились бы в раю.

В феврале 1896 года Похитонова увезли из Шлиссельбурга. Двенадцать лет назад Николай Данилович вступил в каземат молодым, привлекательным человеком с любознательным и развитым умом, с живым и деятельным темпераментом. А теперь его увозили и даже обещали показать родным – в каком виде?! Это не был уже человек: разум погас, логика исчезла, ни мысли, ни чувства, ни даже правильных инстинктов».

В апреле 1897 года сумасшедший Похитонов умер.

До того времени, пока почти вся империя сошла с ума, оставалось менее десяти лет.

17 октября 1888 года над империей грянул гром. Александр III с семьей и свитой возвращался из Крыма в столицу империи. Громадный императорский поезд из множества тяжелых вагонов летел с непозволительной скоростью. Состав был в два раза тяжелее, чем такой же товарный, и два паровоза везли его очень быстро, забыв о том, что на Харьковско-Курской дороге рельсы были положены легкие, шпалы – из плохого дерева, а насыпь была не из щебенки, как полагалось по проекту, и даже не из песка.

Тяжелый поезд расшатывал путь и в любой момент мог выбить рельс. Один из руководителей дороги Сергей Витте срочно и детально сообщил министру путей сообщения, что быстрое движение очень тяжелого поезда с двумя товарными паровозами почти неизбежно кончится разрушением.

Скорость императорского поезда тут же уменьшили до положенной. Император сделался недоволен и сказал приближенным: «Никто на других дорогах мне не уменьшает скорость, а на этой вашей дороге нельзя ехать просто потому, что ваша дорога жидовская». Инспектор движения императорских поездов А. Гаубе тут же заявил, что железнодорожный путь в образцовом порядке. Машинистам пообещали что-нибудь подарить за молодецкую езду и скорость царского поезда увеличили даже выше, чем была. Недалеко от Харькова у станции Борки в начале второго часа 17 октября на уклоне насыпи летевший на скорости шестьдесят километров в час царский поезд выбил рельсы и завалился под откос. На дороге остался только первый паровоз с поднятой правой стороной, второй паровоз почти лег набок, и за ним вповалку громоздились вагоны. 21 человек из свиты погиб и еще 36 были сильно ранены. Стенки царского вагона-столовой, где обедала царская семья, вместе с амортизационными тележками взгромоздились почти друг на друга и сложились в пирамиду, на которую упала крыша. Александр III с семьей невредимые вылезли в какую-то дырку. К месту крушения подали экстренный поезд и всех отвезли на Лозовую, где отслужили благодарственный молебен.

Слухи о том, что крушение царского поезда это дело рук «Народной воли» опроверг возглавивший следствие обер-прокурор Уголовного кассационного департамента Правительствующего Сената Анатолий Кони. Он доказал, что виновником не первой кровавой железнодорожной катастрофы стало Министерство путей сообщений, набитое халатностью, хищениями и жаждой наживы любой ценой.

Это следствие не стало новостью для императора, хорошо знавшего, что его взорванный отец был как-то причастен к безобразному воровству у казны и плохому строительству железных дорог с их концессионными махинациями, хотя, кажется, и не знал высказывания военного министра Д. Милютина: «Остается только дивиться, как самодержавный повелитель восьмидесяти миллионной людей может до такой степени быть чуждым обыкновенным, самым элементарным началам честности и бескорыстия». Поезд Александра II уже сходил с рельс у Жмеринки, но все обошлось, и царь со свитой пешком пришел на станцию. На станции Бирзула Александра II вообще забыли и отправили поезд без самодержца. Император никого не наказал, говорят, по добродушию характера.

В ноябре А. Кони доложил Александру III о результатах следствия. Он сказал, что по царскому приказу состав был перегружен и шел слишком быстро с чрезвычайной нагрузкой на рельсы, что участок дороги Тарановка – Борки находился в аварийном состоянии, что при строительстве дороги украли все, кто мог, и все, что мог, что насыпь была из запрещенного шлака и что шпалы были гнилые. Кони не забыл сказать, что по распоряжению Его Императорского Величества были отключены тормоза, потому что царя раздражал тормозной звук. Прокурор нарисовал Александру III впечатляющую картину выдачи железнодорожных концессий, хищничества правления дороги, растления служебного персонала казнокрадством, попустительства министра путей сообщения. Царь спросил, кто виновен в крушении и Кони ответил: «Сплошное неисполнение всеми своего долга, из-за бюрократического устройства наших центральных управлений, стоящих очень далеко от действительной жизни».