Александр Андреев - Эсеры. Борис Савинков против Империи

Обвинение против Азефа эсеры даже не рассматривали. Сам Азеф передал копию анонимки Меньщикова своему полицейскому начальнику Рачковскому и теперь Департамент полиции усиленно разыскивал предателя в своих рядах. Комиссия эсеров установила, что Татаров мог совершать все те предательства, о которых сообщала анонимка, и что Татаров состоял в каких-то отношениях с полицией. Азеф тут же предложил его убить, но его впервые не послушались. Татаров был отстранен от партийной работы и ему разрешили уехать до окончания следствия на родину, в Варшаву. Оттуда предатель прислал письмо в Центральный Комитет: «Вы не можете представить, какой ужас выставленные вами обвинения для человека, который после многих лет тюремного заключения и ссылки, почти десять лет своей революционной деятельности жил непрерывной мучительной революционной работой, которая была для меня всем. Теперь я думал идти на работу на жизнь и на смерть, и вот удар. У меня нет и не было на совести никакого греха против революции, против нашей партии. Не спешите позорить меня, дайте мне срок, чтобы время и обстоятельства могли вполне меня реабилитировать. И сами помогите мне в этом. Я ухожу от революции и не буду никого видеть, никого знать, и все свои силы посвящу выполнению террористического акта, без чьей-нибудь помощи, без чьего-либо участия. Революция для меня святыня, выше жизни, выше всего, и ради нее для меня не существует личность».

В октябре 1905 года революция раскрыла двери тюрем многим эсерам, в том числе всем выданным Татаровым в марте в Петербурге, и они легко доказали, что он предатель, поскольку полиция их судила на основании материалов, которые знал только Татаров. Было установлено, что именно он выдал всех террористов группы Швейцера, арестованных 17 марта в Петербурге, и весь августовский съезд боевиков в Нижнем Новгороде и Саратове. Савинков писал: «Таким образом, Татаров фактически прекратил террор с весны 1905 года по октябрьский манифест. Дело Татарова было выяснено. Азеф приехал из Италии в Женеву и мы вместе с ним и Гоцем приступили к обсуждению дальнейших боевых планов. Был октябрь в середине».

В апреле 1906 года у эсеров дошла очередь до Татарова. В Варшаву во главе с Савинковым приехала группа членов Боевой Организации. Татаров не выходил из дома отца и его зарезали прямо там. В последствии были опубликованы документы, что за год работы на охранку он получил 16000 рублей, деньги, за которые в империи можно было купить приличное имение, но до него у провокатора руки дойти не успели.

В октябре 1905 года партия эсеров начала формирование боевых групп и дружин, чем давно и успешно уже занимались социал-демократы Ленина. Революционерам очень помогал Николай II, заявивший в апреле, что помещичья собственность неприкосновенна никогда. Империя читала исповеди революционеров, подробно и ужасно рассказывавших, почему они хотят отдать свою жизнь в борьбе с невменяемым самодержавием: «Как все крестьянские жилища, наша хата разделялась темным проходом на две половины. Одна половина служила для жилья, другая была сараем, где находились лошади, коровы, земледельческие орудия и продукты. На столе стоял медный самовар и пара серебряных подсвечников – единственные ценные предметы в нашем доме. Шестнадцать десятин скудной глинистой земли и крытая соломой хата, две коровы, лошадь и дюжина кур – таково было имущество, которое мой дедушка оставил своим пяти сыновьям и двум дочерям.

Маленькие земельные наделы, которые облагались большими налогами, не могли прокормить много крестьянских душ в семье. Возле наших наделов находилось большое помещичье имение. Оно простиралось на несколько сотен десятин земли, большая часть которой оставалась необработанной. У нашей деревни был очень маленький выгон и стадо часто возвращалось голодным. Рядом с нашим находилось огромное пастбище помещика, который давно не жил в своем имении. Луг охранялся человеком, который жил буквально за нас счет. Он собирал с нас по рублю за каждую лошадь и корову, которые заходили на его землю. Если не платили денег, он запирал скотину в свой сарай и держал ее там не давая корма, замаривая скотину до смерти. Когда приходила зима, прекрасная трава на лугу помещика засыпалась снегом, в то время как наши сараи были пусты.

Густой лес окружал деревни, а у нас не было достаточно дров, чтобы нагреть наши хаты. Лес принадлежал государству. Крестьянам было предоставлено замерзать или воровать дрова из леса. В результате тюрьма ближайшего города была всегда переполнена. Некоторые крестьяне оставались там в течение двух лет – только за попытку украсть полено, чтобы согреть холодную хату.

Это было во время сенокоса. Мать сильно заболела и лежала в постели, отец работал в поле, мы с сестрой, малолетние дети, вставали с зарей и, не покладая рук, работали весь день и смотрели за годовалым братом. Вдруг на улице появился фургон, запряженный двумя лошадьми. Мы тот час узнали его и поняли, что приехал сборщик податей. Деревенские ребятишки боялись его ужасно, потому что его появление в нашей деревне всегда было причиной многих бедствий.

Он остановился против нашего дома. Мы страшно испугались его и хотели убежать и спрятаться в амбаре, но мы уже чувствовали большую ответственность, возложенную на нас, и остались. Мы встали и храбро встретили не прошеного гостя, сказав, что никого нет дома. Сборщик не обратил на нас никакого внимания и прошел прямо в дом. Мы пошли за ним. Осмотрев имущество, он остановился перед столом, на котором стоял самовар и подсвечники. Мы, затаив дыхание, следили за каждым его движением. Сборщик постучал в окошко своей палкой. В дом вошел молодой парень с большим мешком, и раньше, чем мы могли понять смысл происходящего, наш самовар, гордость и украшение нашего дома, исчез в грязном мешке. За ним последовали подсвечники. Мы остолбенели и стояли, глядя на мешок, и не могли произнести ни слова. Будучи не в силах двинуться с места, мы видели, как сборщик подошел к двери и вышел из дома. Когда мы пришли в себя, на улице раздался стук уезжающей телеги. Мы, две маленькие сестры, сели возле опустевшего стола и заплакали. Наша бедность в то время была неописуема».

К осени 1905 года самодержавные чиновники сбились со счета, подсчитывая количество забастовок, демонстраций, митингов. Губернаторы массово обращались в Петербург с просьбами прислать солдат для расправы с волновавшимися и восстававшими крестьянами, генералы требовали казаков для усмирения полковых казарм. В Петербурге взбунтовался гвардейский морской экипаж и был с трудом окружен гвардейскими пехотными полками и на баржах перевезен в Кронштадт. История с броненосцем «Потемкиным» вызвала в империи шок. 18 июня броненосец под красным флагом на всех парах пошел в лоб всей черноморской эскадре, моряки которой отказались стрелять по товарищам. К «Потемкину» присоединился броненосец «Григорий Победоносец», но боцман у штурвала специально посадил его на мель. Верные самодержавию полки не дали «Потемкину» заправиться мазутом и водой, и революционный корабль ушел в Румынию, где команда из тысячи матросов разбрелась по Европе.