Николай Стариков - Процесс антисоветского троцкистского центра (23-30 января 1937 года)

Из 20 лет моего пребывания в партии я 14 лет честно и преданно служил делу революции. Я активно участвовал в гражданской войне, я имел правительственные награды. Конечно, граждане судьи, я не хочу сказать, и это было бы чудовищным думать, что эти мои заслуги в прошлом, в какой бы то ни было мере, перекрывают те чудовищные преступления, которые я совершил и по которым я сейчас сужусь. Но эти мои небольшие заслуги говорят о том, что я все-таки могу просить у вас снисхождения, которое бы дало мне возможность умереть не как агенту фашизма. А если бы мне была дарована жизнь, я своим упорным и честным трудом сумел бы вернуться обратно в лоно строителей социализма. Я и прошу, граждане судьи, учесть это мое заявление. Я дал самые беспощадные и самые откровенные показания как о своей деятельности, так и о деятельности той организации, в которой я состоял. Я еще раз прошу, если возможно, учесть мое заявление.

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО ПОДСУДИМОГО РАТАЙЧАКА

Граждане судьи! Тяжело говорить о всех преступлениях, совершенных каждым из нас, – участников троцкистской контрреволюционной организации. Особенно тяжело говорить сейчас, после исчерпывающей и правильной характеристики, данной государственным обвинителем всем действиям, совершенным этой контрреволюционной организацией, всеми сидящими здесь на скамье подсудимых и каждым в отдельности.

На следствии я дал исчерпывающие и искренние показания о всей той работе, которая проведена людьми по моим заданиям.

Я указал всех известных мне участников этой подлой организации для того, чтобы не оставить никаких хвостов или остатков, не оставить людей, которые хотя бы в малейшей мере были заражены гнилью этого троцкистского болота. Я не занимался никогда, до связи с троцкистской организацией, ни шпионажем, ни авантюризмом. Связав свою судьбу с этой контрреволюционной организацией, я стал агентом Троцкого, стал агентом фашизма. Грань здесь поставить очень трудно, ибо грани между агентами Троцкого и агентами фашизма нет.

Я провел целый ряд актов, и по моим заданиям их проводили люди, связанные со мною, чудовищных актов преступлений против партии, против советской власти, против советского народа. Уже в 1935 году стало совершенно ясным, что вся эта борьба не есть борьба против руководителей партии и правительства, не есть борьба за изменение политики партии и правительства, это есть борьба, самая настоящая борьба со всем русским народом, строящим свою новую жизнь. Мы нашими руками фактически разрушали то, что создавалось честными строителями социализма. Мы подрывали, разрушали то, что русский народ создавал в течение многолетней жестокой борьбы за изменение жизни, за строительство социализма в Советском Союзе. Совершенно ясно стало, что эта борьба совершенно никчемна, и что наши действия, преступные контрреволюционные действия, ни в коей мере не могут изменить борьбу честных трудящихся Советского Союза за завершение социалистического строительства.

Каждый наш акт, совершенный на том или другом предприятии, вызывал лишь новый энтузиазм в рабочем коллективе, каждый совершенный акт вызывал новую реакцию в работе предприятий, приводил к новым достижениям. Я в 1935 году фактически прекратил всякую активную работу в этой контрреволюционной организации. Но этого мало. Освободившись от своих соучастников, перестав фактически проводить активную борьбу с партией и правительством и с народом, я не нашел в себе достаточно мужества для того, чтобы рассказать, вскрыть всю грязь и всю контрреволюционную работу, для того, чтобы с ней раз навсегда покончить. Я искал выхода, чтобы самому уйти от всякой связи с людьми, которые были связаны со мной и с которыми я был связан. Повторяю, что этого мало, – до дня ареста я об участниках своей организации и своих преступлениях не рассказал.

Моя вина, также как и многих из нас, сидящих на скамье подсудимых, усугубляется тем, что я занимал довольно ответственный пост, руководящий пост в одной из наиболее важных отраслей промышленности. Моя вина усугубляется еще и тем, что я пользовался несомненно и постоянно исключительным доверием со стороны нашего наркома тяжелой промышленности, со стороны партии и правительства. Я должен, естественно, как человек, занимавший ответственное положение, нести большую ответственность, чем рядовой член или участник всех этих преступлений.

Я хочу только, граждане судьи, сказать – я еще не окончательно потерянный человек. Я еще способен к труду, и если суд найдет возможным сохранить мою жизнь, дать возможность честным трудом искупить вину перед Советской страной, работать над тем, чтобы в какой-то мере искупить все те преступления, которые мною совершены, я искренне и честно заявляю, что смогу честным трудом в значительной мере свою вину искупить. Об этом я и прошу суд.

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО ПОДСУДИМОГО ГРАШЕ

Граждане судьи! Я отказался от своего права на защиту, и в своем последнем слове тоже не хочу распространяться о том, как я дошел до жизни такой, как скатился к предательству интересов трудящихся. Факты моей преступной работы слишком ярки, и всякие попытки хотя бы объяснить их могут, понятно, лишь отягчить мою участь. Я прошу суд поверить мне, что я полностью и целиком сознался в своих преступлениях перед трудящимися Советского Союза, что я ничего не скрыл и не старался преуменьшить своей вины.

Я прошу лишь разрешить мне попытаться внести одну поправку в ту характеристику, которую дал мне здесь государственный обвинитель. У меня в моей преступной работе были разные хозяева, в том числе – и фашистская разведка и троцкисты. Была у меня, прошу поверить, попытка стать на другой путь, но одна разведка цеплялась за другую, я переходил из одних цепких лап в другие, и, наконец, троцкист, фашистский разведчик Мейеровитц передал меня в руки троцкиста Ратайчака. Но все же я не был Иудушкой-троцкистом. Я сам перед собою должен был стыдиться своего гнусного предательства и не мог, как это делают троцкисты, прикрывать его какой-то идеологической надстройкой, какой-то политической платформой.

Прошу суд учесть это, равно, как и мое полное и чистосердечное сознание в моих преступлениях и, если возможно, дать мне возможность честным трудом хотя бы частично смягчить тот вред, который я принес своей преступной деятельностью.

Прошу еще раз поверить, что мои признания как на суде, так и на следствии были исчерпывающие и правдивые, хотя бы потому, что я не мог не желать освободиться от кошмара неминуемой ответственности, который надо мной тяготел в течение ряда лет.

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО ПОДСУДИМОГО ПУШИНА

Граждане судьи! С полной откровенностью я рассказал на следствии и суде все, что известно мне о работе контрреволюционной троцкистской организации, рассказал и о своих собственных тяжких преступлениях. Я не утаил ничего от суда, желая в своем искреннем рассказе дать выход мучительному чувству моей вины перед моей родиной, чувству, которое накапливалось во мне по мере того, как я начал понимать истинную сущность и цели контрреволюционной троцкистской организации, и которое вылилось в чистосердечное признание.