Гленн Гринвальд - Негде спрятаться. Эдвард Сноуден и зоркий глаз Дядюшки Сэма

Возможно, наиболее известную формулировку того, что означает неприкосновенность частной жизни и почему она необходима каждому из нас, в 1928 году предложил судья Верховного суда США Луис Брэндис при рассмотрении дела «Олмстид против США»: «Право на частную жизнь – это одно из наиболее универсальных прав, и оно является наиболее ценным для большинства свободных людей». Он пишет, что ценность неприкосновенности частной жизни «гораздо выше», чем гражданские свободы, и говорит, что это фундаментальное понятие:

Создатели нашей Конституции взяли на себя обязательства по формированию условий, в которых становится возможным достижение счастья. Они понимали значимость духовности, чувств и интеллекта. Они знали, что от материальных вещей зависит только часть боли, удовольствия и удовлетворения. Они пытались защитить американцев, их убеждения, мысли, эмоции и ощущения. В отличие от правительства, они отстаивали право на частную жизнь.

Брэндис был яростным защитником неприкосновенности частной жизни еще до того, как его назначили судьей. В 1890 году совместно с юристом Сэмюэлем Уорреном он написал статью в Harvard Law Review под названием «Право на частную жизнь», в которой говорилось о том, что вторжение в частную жизнь является преступлением совершенно иного характера, нежели кража материального имущества: «В действительности, законы, которые охраняют личные письма и другую личную информацию не от воров и физического присвоения, а от публикации в любом виде, – это не законы о частной собственности, а законы о неприкосновенности личности».

Неприкосновенность частной жизни – это один из ключевых факторов свободы и счастья человека. Причины этого редко обсуждаются, но интуитивно они понятны большинству людей. Это видно из того, как тщательно люди оберегают свою личную жизнь. Начнем с того, что когда люди думают, что за ними наблюдают, их поведение радикально меняется. Они стараются делать то, что от них ожидают остальные. Они стремятся избежать стыда и осуждения со стороны других. Они адаптируют свои действия под принятые социальные нормы, пытаются оставаться в рамках приличий и избегают действий, которые окружающие могут посчитать странными или ненормальными.

Когда люди думают, что за ними наблюдают, круг возможных вариантов их поведения становится более ограниченным, чем когда они считают, что их никто не видит. Отсутствие неприкосновенности частной жизни означает жесткое ограничение свободы выбора.

Несколько лет назад я посетил бат-мицву дочери своего лучшего друга. Во время церемонии раввин делал акцент на том, что «самый важный урок», который ей следует усвоить, заключается в том, что «за ней всегда наблюдают и ее постоянно оценивают». Он сказал ей, что Бог всегда знает, что она делает. Он знает о каждом ее выборе, каждом действии и даже каждой мысли – какими бы личными они ни были. «Ты никогда не остаешься одна», – сказал он ей, что означало, что она всегда должна прислушиваться к воле Бога.

Позиция раввина ясна: если ни одно ваше действие не ускользает от высшей власти, у вас не остается другого выбора, кроме как следовать правилам, установленным этой властью. Из-за этих правил вы даже не можете пойти собственным путем: если вы уверены в том, что за вами постоянно следят и ваши действия постоянно оценивают, вы больше не являетесь свободной личностью.

Любой деспотичный авторитет – политический, религиозный, общественный, родительский – основывается на этой истине и использует ее в качестве главного инструмента для того, чтобы поддерживать общепринятые взгляды, обеспечивать послушание, подавлять несогласие. В интересах власти распространять мнение, что ничто из того, что делают подданные, не ускользнет от ее внимания авторитетов. Для преодоления искушения нарушить принятые правила и нормы отмена неприкосновенности частной жизни является гораздо более эффективным методом, чем физическая сила полиции.

Когда нарушаются границы частной жизни, уничтожаются многие атрибуты, которые ассоциируются с качеством жизни. Большинство людей знают о том, что уединение снимает с нас всяческие ограничения. И наоборот, нам всем известен опыт, когда мы, думая, что находимся одни, занимались чем-то личным – танцевали, исповедовались, исследовали свою сексуальную чувственность, делились своими идеями – и вдруг понимали, что за нами наблюдают другие, и испытывали от этого стыд.

Только будучи уверенными в том, что на нас никто не смотрит, мы ощущаем себя свободными и в достаточной безопасности, чтобы по-настоящему экспериментировать, проверять границы своих возможностей, изучать новые способы мышления и бытия, узнавать, что это значит – быть собой. Интернет приобрел такую популярность потому, что он стал местом, где мы можем говорить и действовать анонимно, а именно это важно для изучения себя и собственного потенциала.

По этой причине приватность является основой креативности, способствует рождению новых взглядов и новых способов мышления. Общество, в котором за каждым его членом разрешена слежка, где исключена неприкосновенность частной жизни, является обществом, в котором потеряны эти возможности как на общественном, так и на индивидуальном уровне.

Поэтому массовая слежка, оправданная законом, по своей сути является репрессивной мерой. Это верно даже в тех редких случаях, когда злопамятные должностные лица не используют ее для того, чтобы разузнать личную информацию о своих политических оппонентах. Вне зависимости от того, применяется ли слежка по назначению или правительство злоупотребляет ею, ограничения, которые она накладывает на свободу, играют важную роль для самого существования свободы.

Обращение к роману Джорджа Оруэлла «1984» – это, конечно, клише, но сходства между миром, о котором он предупреждал, и политикой АНБ трудно не заметить: они опираются на существование технологичной системы, обладающей способностью следить за действиями и словами каждого гражданина. Защитники слежки отрицают подобие – они говорят, что за нами не следят постоянно. Однако в своей аргументации они упускают главное. В романе «1984» за гражданами следили не всегда; на самом деле они даже не знали, действительно ли за ними наблюдают. Тем не менее государство могло следить за ними в любое время. Неуверенность людей в том, следят ли за ними, и постоянная возможность этого и обеспечивали тотальный контроль:

Монитор был одновременно приемником и передатчиком, который улавливал любой звук, кроме очень тихого шепота. Более того, пока Уинстон оставался в поле зрения монитора, его можно было не только слышать, но и видеть. Конечно, никогда нельзя знать наверняка, наблюдают за тобой сейчас или нет. Можно только гадать, как часто и в каком порядке Полиция Мысли подключается к той или иной квартире. Вполне возможно, что они наблюдают за всеми и всегда. Во всяком случае, они могли подключиться к вашей линии в любой момент. И приходилось жить, зная, что каждый звук кто-то слышит и за каждым движением кто-то следит, если только этому не мешает полная темнота. И люди жили так – в силу привычки, которая стала уже инстинктом. [14]