Юрий Скоп - Избранное

Гимов набросил на плечи ремни аккордеона и одними басами оттенил светлую, раздумчивую грусть этих слов…

Беспятый умолк, полез в карман за папиросами, закурил, а в зале все еще продолжалась тишина… Потом кто-то захлопал.

— Егор Павлович, простите, — сказал Студеникин. — Что это вы пели? По-моему, очень старое что-то…

Беспятый меланхолично наполнил свою рюмку и встал.

— Безусловно. Ее моя матушка поет, сибирячка… Вот уж кто это дело умеет. У-у… За матерей наших прошу принять… За родительниц!

Все с чувством выпили.

Гимов, шептавшийся о чем-то с Гороховым, заместителем директора комбината по капитальному строительству, поднял руку:

— Прошу слова! Мы вот тут с нашим капитальным строительством сейчас совещание провели… И вот что решили. Вы, конечно, в курсе, что послезавтра в городе состоится официальное открытие наконец-то построенного плавательного бассейна. Так вот… Вениамин Александрович Горохов, под чьим чутким надзором и строился так долго и нудно бассейн… имеет при себе ключи от него и разрешает потихонечку опробовать водичку. Кто за?

Все подняли руки.

— Принято единогласно.

— Только потихонечку, потихонечку, товарищи! Без шума!.. — тонким и писклявым голосом закричал Горохов.

— Пойду на рудник позвоню… — наклонился к Беспятому Тучин.

— А что?

— Так. Мало ли…

Из глубины материально-ходовой штольни возник сначала яркий глаз электровоза, а затем и весь состав, качающийся, с пустым консервным грохотом подвалил к конечной остановке. Вместе с отработавшей сменой вылез из вагончика, лязгнув страховочной цепочкой, Гаврилов — начальник первого горного участка. Такой же, как и все здесь, — в робе, с лампой, зависшей на плече, в пластиковой каске, в резиновых сапогах, с подвернутыми голенищами.

На секунду растворился в толкучке у входа в бытовой цех, а после — в коридоре стало посвободней — размашисто закачался к ламповой. Среднего роста. Коренастый. Сосредоточенный. Желваки. Сжатые, пересохшие губы. Лицо припорошила подземная пыль… Круто завернул в туалет, бабахнул дверью. Двое в горняцком, покуривая, скалились над своим разговором:

— …а на шее у ее цепочка. А на ей кораблик. Ма-а-ленький такой. С парусами. Понял? Ну, я, значит, соображаю… Берусь за тоё суденышко, деликатно двумя пальцами. Вот так от вот. И-и-и… А тут аккурат мамаша ее. Пасла нас, значит… Зануда. «Нюра. Ты ба до булочной не пробеглась, а? Гость дорогой, поди, чаю желает со свежим…»

— Дак ты бы… — начал было с азартом второй, но тут вышел Гаврилов. Поглядел на обоих с прищуром:

— Слышь, Сыркин. Это не твоя там работа?

— Чего, Иван Федорович?

— Настенные росписи, говорю, не твои там?

— А-а… в гальюне-то? Где про Шапкину с Гришкой? — осклабил он рябое, расклеванное оспой лицо. — Не-е… Там же все в рифмах. Я по-такому не волоку. Не-е…

— Гений… — хмыкнул презрительно Гаврилов. — А мозги где?

— Мозги-то? — Сыркин так и расцвел, открывая желтые, щелястые зубы.

Гаврилов внимательно поглядел на его рожу, скривился, как от зубной боли, сплюнул с отвращением и вышел — тугая дверь за ним хлопнула по-барабанному.

У прилавка ламповой Гаврилов отстегнул пояс, на котором крепится фонарь с аккумулятором, сдал и заглянул в окошко сатуратурной.

— Есть кто живой?

Высокая, фигуристая девица с наведенными глазами и пышно взбитой прической задумчиво посмотрела на него, чуть пригнувшись, и нехотя шипанула ему в стакан прозрачной, в пузырьках, воды. Гаврилов залпом выпил. Крякнул.

— Еще.

— На ночь-то глядя?

Гаврилов поглядел на нее сквозь пустой стакан, как в бинокль, отмечая про себя: заноза… Обрывисто спросил:

— Это ты, что ли, Шапкина будешь?

Она не ответила, только во взгляде ее, не то насмешливом, не то презрительном, уловимо качнулось настороженное внимание.

— Чего молчишь-то? Тебя спрашиваю.

Неожиданно она привалилась на локоть с той стороны окошка и протянула Гаврилову мокрые пальцы. Улыбнулась ехидно:

— Давай, родимый, познакомимся. Зинаида Константиновна… И фамилию я свою покуда не меняла. Чо дальше?

Гаврилов растерянно кыхнул.

— Ишь ты… А я — Гаврилов. Отец Гришкин. Может, слыхала? — Он украдкой глянул по сторонам. Никого не было. Тоже облокотился. — Там-то про тебя все больше без имени… — Гаврилов мотнул головой в сторону туалета. — И давно вы с Григорием?..

Газировщица напряглась, сузила раскосые глаза.

— А пошел ты!..

Перед самым носом Гаврилова жахнула, закрываясь, деревянная задвижка.

Уже в конторе участка Гаврилов позвонил:

— Кто это? А-а… Годится. Ты вот что… пойдешь из горы — прихвати-ка в разнарядке, за бачком питьевым, ведро с краской. Понял? Да нет, за бачком… Ага. С масляной. И короче! — Он с сердцем, громко опустил на рычаг трубку. — Ну, Гришка…

— Ну как? — спросил, не поднимая головы, Григорий. Чуб его свесился на лицо. Последний аккорд он проводил нежным покачиванием гитарного грифа, отчего звуки вышли дрожащими, волнисто тягучими. — А?..

Неля покосилась на него и, не ответив, снова принялась разглядывать себя в круглое, с ручкой зеркальце.

Григорий наклонился и поднял с пепельницы, стоящей на полу рядом с настольной лампой, не дотлевший еще до фильтра огарок сигареты. Затянулся.

— Хватит красоваться-то… Скажи про песню, как? — Он потуже подобрал под себя сложенные крестом босые ноги. Сидел на кровати без майки, в одних трусах.

— Не без смысла… — запахнув халат на груди, спокойно сказала Неля. — Только зачем вот это? Как мне завтра с таким на рудник?..

Григорий вытянул шею, и она показала ему пальцем темное пятнышко на горле.

— Чешуя, — сказал он добродушно. — Пудрой его замажь. Да под свитером никто не увидит…

— Какой образованный… — Неля оттолкнула его ладонью. — Уйди. Песни сочиняешь, а вот тут, — она постучала себя по лбу, — понял?

Григорий блаженно потянулся, с хрустом раскидывая белые, сильные руки. Взял гитару за гриф и аккуратно спустил ее в промежуток между спинкой кровати и стеной. Зевнул. Откровенно, по-домашнему…

— Гонишь, значит? На мороз… И не жалко ведь. У-ух, и надоела мне, Нелька, такая жизнь. Во как! Мы же с тобой, как эти… Мухи. — Он хохотнул.

— Тише ты. Не нравится — не ходи.

— Дак в том и дело… Не нравилось бы, не ходил. А вот подумать… забавный вы народ, бабы. С вами что у костра в лесу. Спереди Ташкент, аж с носу капает, а сзади колотун сплошной.