Юрий Скоп - Избранное

— Стой!

Пашка метнулся было в кустарник, но почти тут же снова появился на опушке и, проваливаясь по пояс, тяжело заскакал на самую середину равнины.

Не сразу дошло до Семена, что он хочет, а Ледокол делал правильно, он пер на середину, потому что так к нему труднее было бы подойти — все открыто, а у него ружье.

Семен с Лебедем скрадывали слева, Кулик с Кретовым — справа. Потянулись к черной точке в центре четыре синеватые трассы.

Пашка выстрелил. Картечь взвизгнула над Семеном. Упали в снег и поползли.

Еще и еще стрелял Ледокол, взбивая совсем рядом пушистые фонтаны. И когда осталось совсем близко и Семен приподнял голову, он увидел черное лицо Пашки, залипшее снежной ватой, и черные зрачки стволов. Семен понял, что Пашка не уступит до конца.

Так они долго лежали, чувствуя холод и дикую злость. Пашка кричал изредка:

— Отыди с богом! Убью!

И неожиданно для самого себя Семен встал во весь рост, перекинул рюкзак на грудь и пошел на Пашку.

— Не выстрелишь, сука! — захрипел Семен. — Не выстрелишь…

Ему почему-то вдруг вспомнилась картина, висящая в чайной Огарска. Семен бросил резко рюкзак, и в это же время в стволе плеснуло огнем, что-то сильно рвануло в плечо, Семен последним усилием нырнул Пашке в ноги и повалил его в снег.

Шелковую рубашку Лебедя изодрали в клочья, перевязывая Семена. Пашка скалил желтые, крупные зубы, часто моргал седыми ресницами. Он все время потел, и пар курился над его плечами, и на носу повисла крупная мутная капля.

Пашку не били, просто связали ему руки ремнем и воткнули в сугроб.

Семен терял кровь, и возились с ним. Потом переместились к кострищу, от которого побежал Ледокол. Чайник почти весь выкипел, и стали заново натаивать воду. На Пашкин мешок, в котором нашли толстенный пресс денег, собрали съестное. У Семена слегка кружилась голова, во рту сохло, самодельная резаная пуля вывернула с плеча почти все мясо, но кость, кажется, не задела. Возились возле костра, молчаливые и сосредоточенные, подрубали хворост, заваривали чай, вскрывали консервы. Кулик отдельно кипятил «самовар». Пашка сидел угрюмо и, когда встречался глазами с Семеном, не отводил их. Семен сказал:

— Сопли утри.

Начали есть, глядя перед собой. А Лебедь, все время о чем-то думающий, встал, взял нож и, зайдя сзади к Пашке, рывком перерезал ремень. Пашка передернулся. Лебедь сел на свое местом развязал бечевку, которой крест-накрест были перехвачены деньги, раздвинул их веером и тихо сказал:

— Вы хотели скушать наши деньги? Ешьте их…

Пашка клацнул зубами.

— Ешь… — повторил Семен.

Пашка неуверенно взял десятирублевку, сунул в рот и начал жевать…

— Запить бы… — прохрипел Ледокол, давясь.

Кругом было тихо. Потом — звенящий треск сломанной о сосну двустволки, полукрик, полушепот:

— Как же я без всего? Не дойду…

— Нажрался на три года вперед. Дойдешь…

— Смотри, Семен… может, и расквитаемся…

— У, гад!..

И — все.

Видел Семен:

…спелую августовскую грозу над лесом, что начинался сразу же за крутым откосом полотна, и выгнувшийся на повороте пассажирский состав, высвеченный белыми вспышками. Мать стирала белье в деревянном корыте на крылечке будки и ойкала, когда лопалось с грохотом и перекатами небо. Пена хлопьями падала на крыльцо и искрилась в грозе. Отец вернулся весь мокрый, взял Семена на руки и потащил на улицу, под ливень, смеялся, фыркал и кричал:

— Расти! Мужиком будешь!..

Высокий, худой Чаров подсунулся близко-близко к Семену и спросил прокурорским голосом:

— А как ты сам себя считаешь, хорошим или плохим?

Семен захохотал длинно, до кашля, и сказал:

— Я вот тебя, может, живым сейчас сварю, и не лезь ко мне. Потому как ты мой.

— А вот не сваришь, — отвечал Чаров. — Я разный…

Грудной Аксинькин голос пропел:

— Осень нонче протяжная…

— Аксинья! — позвал Семен. — Иди, что ты боишься…

Кто-то швырнул на каменья ковш воды, и закипел вокруг, запенился жаркий, непродушный воздух.

— Подсудимый Кудлан! Встаньте!

Семен встал с жесткой скамейки, прикрыл срам стыдливо руками.

— Вам — последнее слово.

И Семену стало так хорошо и весело, что он, подмигнув судье, сказал:

— Я бы спел…

— Пойте, но недолго. У нас мало времени.

И замолк.

— Все?

— Ага…

— Как мало вы знаете. Ну ничего, у вас еще на все хватит времени. Идите.

…Черная, задымленная станция. Прокопченные тополя. Галки, рвущие вечерний воздух гортанными криками. Желтые станционные постройки. А дальше, за щелястой пешеходной платформой, за ржавым виадуком, под которым сгибается дым пролетающего паровоза, за одноруким семафором, небольшая будка обходчика.

Очередь длинная к той будке. А на крыше будки здоровенная доска с надписью: «Адресный стол». Встал Семен в очередь и видит: лезет без очереди в дверь огромный крест на костылях.

— Куда прешь?! — закричал Семен и побежал к нему — и провалился по пояс в сугроб.

Крест прошел мимо, потом обернулся, и увидел Семен черные буквы, выбитые на середке:

«Москва, Флотская, 9, кв. 13 — И. Лякова».

— Нет, — замотал головой Семен.

— Да, — ответил крест и протянул к нему икону.

Семен взял ее и пригляделся — с иконы мигнули ему навстречу Иринины глаза.

С хрустом переломилась централка, утопился в стволе патрон. Семен от ноги левой рукой повел ствол вверх, но вырвал ружье Всем Дали Сапоги, запел:

Пробился Семен к окошечку, спросил:

— Лукерья Тихоновна Кудлан, где она сейчас?

Ирина долго листала бумаги:

— Выбыла… бессрочно…

— Куда? — проглотил Семен комок.

Кладбище встретило его тишиной. Кресты… Ворон закружился над обветшалой церквенкой, задел крылом колокол, и он отозвался: бум!

— Как же я теперь-то один? — спросил Семен ворона.

Ворон почистил о крест клюв и сказал скрипучим, противным голосом:

— Не один ты. Врешь. Вот еще…

Семен оглянулся. С дальнего конца кладбища по тропинке шел ему навстречу Семен. Сошлись. Пригляделись.

— Ты кто? — спросил Семен.

— Семен, — ответил Семен и улыбнулся ледоколовским лицом.

— Так ты же Ледокол! — протянул радостно Семен.

— А какая разница?

— Нет! — закричал Семен. — Я к матери пришел! Потом в Москву поеду. Прощения просить!..

— Ха-ха-ха! — засмеялся ворон. — Прелестно! Резонно-с. Двойники! Ха-ха-ха!

…Потом Семен проснулся. Вокруг было темно и тихо. Семену почудился чей-то шепот:

— Вася! Ты спишь, Вась?

— Тебе чего?

— Вася, иди-ка ко мне, слово есть…

Кто-то тихонько зашлепал босыми ногами. Скрипнула койка.