Юрий Скоп - Избранное

— Мария… Слышь, Мария, а закурить у тебя не найдется? Я свои у Афанасия позабыл… Он меня сильно обидел, Мария. Он меня знаешь как обозвал? Он меня предателем обозвал… Он говорит, я не воевал. А я ехал на войну. И воевал бы, если бы мне это… — Федор шевельнул пустым плечом. — Мне эту руку што, мухи отгрызли? Али отлежал я ее? Эту руку мне под Москвой… Фьють, и нету. На жилках повисла… Ножом я эту руку обрезал… А он меня как? Не культура! Он мне говорит, что я Постникова предал… Да он мне башку проломил прикладом. Фьють по башке. Свистнул… Огрел. За што? А может, он и вправду Ваську сам урешил? Может, он специально так сприспособил? Не в зверя, а в Ваську… а?

— Што ты, што ты, Федор Николаевич… Будет уже про это. Чего посля бутылки не бывает… Обычное дело ваше. Выпили, завздорились… Обойдется.

— Постой. А ты кто? А-а, Мария… Мария… Вон ты какая стала… Мария… Давай, Мария, закурим. Я свои у Круглова оставил. А он меня из избы выгнал. Падлом обозвал. Гаденышем. А ты знаешь, што такое Гаденыш? Нет, не знаешь ты, што такое Гаденыш… А я, брат, знаю… Это, брат, волк такой… Да… Его… што? Нет, нет… про это не стану, не…

Мария отыскала на печи пачку с папиросами. Протянула Федору. Он долго не мог вытащить папиросу, и тогда Мария все сделала сама: вставила ему папироску в рот, поднесла спичку. Федор подряд несколько раз сильно затянулся и неожиданно трезво сказал:

— Спасибо, Мария.

Мария отошла от него и присела возле лампы, стоящей на столе. Ей стало очень хорошо от этих благодарных слов, и она даже слегка закраснела.

— А ты што же, одна? — спросил, покрутив головой, Федор.

— Дак ить вот ить… Пока одна. Дочка в райцентр уехала. Учиться на продавца. Одна теперь живу… А што?

Федор опять опустил веки.

— Счас я чайку вам сготовлю и спать… Счас. Чай он всем подмога. Крепенький, свежий…

Мария пошуровала в плите, и там загудело сильнее.

— Секунда делов-то… Он только подогреется. Он уже так-то кипяченый. Поостыл малость…

Федор дремал, прислонившись головой к теплым кирпичам печи. Папироска в его губах загасла, и походил он сейчас на сильно задумавшегося человека. Мария, приготовив на стол, долго смотрела на него, ссутулясь и подпершись ладонью. Было в ее глазах, опутанных мелкой морщинной паутинкой, много всего сразу: и радостное изумление, и печаль, странно совместившаяся с радостью, и ожидание чего-то еще никогда не совершенного, и напряжение от этого ожидания.

«Вот и свиделись мы, Федор Николаевич. Свиделись… Больно поздно только это стало… А вот свиделись… — говорила про себя Мария. — А почему же так это? Почему? Было же раньше совсем по-другому…»

Встала перед Марией прощальная та пристань, от которой должен был вот-вот отойти на войну второй пароход. Гармонь звенела в толчее. Военком чего-то кричал в трубу. Бабы ревели. Пацанва путалась под ногами. Мария протиснулась к Федору, что уже собирался взойти на трап. Молча потянула его за рукав. Он, занятый своим, недовольно обернулся.

— Федор…

— А-а, Мария! — улыбнулся ей Федор. — Провожать кого пришла? Хорошо провожай нашенских… Будь здорова!

— Федор… Я тебе чего сказать хочу…

Он опустился с трапа и с трудом выбрался из толпы вместе с ней.

— Што тебе? Говори.

— А вот што… Если вернешься, а Полина тебя не дождется… Тогда можно к тебе?..

Он широко раскрыл глаза, а через мгновение обнял ее и рассмеялся прямо в лицо.

— Можно, Мария! Тогда все будет можно! Только, постой, чего-то я не пойму… Ты об чем?

— Люб ты мне… — Она вырвалась и сразу же растворилась в толпе.

Пароход загудел длинно и густо.

Она, кажется, а может, ей это только показалось, слышала еще голос Федора, что звал ее:

— Мария! Мари-и-ия!

Сколько с того прошло…

Федор открыл глаза, распрямился, потер ладонью обметанное рыжей щетиной лицо.

— Садитесь, Федор Николаевич, чай пить.

— Угу, — промычал он, сильно втянув в себя воздух. — Чай, говоришь? Мария… А я малость того… Ты не забижайся только… Мы с Афанасием Кругловым малость того… Он меня… проиллистрировался, говорит… По части положения между народов… Три дня, говорит, тразистор слушал… А меня… Меня предателем обозвал… Да я тоже… Не забуду.

— Чай-то простынет.

— Чай-то простынет… — закивал Федор и, качнувшись, поднялся с лавки. — Горячий…

— А вы подуйте, подуйте…

— Знаешь, Мария, я не хочу чаю-то… Спать ты меня определи куда…

— Счас я, счас, — подхватилась Мария. Она исчезла в горнице.

— А ты што же, одна? Мужик-то где?

— Одна теперь… Дочка в райцентр уехала, на продавца учиться стала. Продавцом в сельпе будет. Большая уж Нюрка-то. Самостоятельная. На продавца выучится и у нас в сельпе торговать станет. Вы ее не знаете, наверное?

— Как же…

— Знаете?

Федор не ответил. Он уронил голову на столешницу и снова дремал.

Мария тихонько подошла к нему и растолкала.

— Пойдемте, Федор Николаевич. Я вам койку раскрыла. Там проспитесь…

— Да, да…

Она довела его до койки и усадила. Подумав немного, стала стаскивать сапоги и постепенно раздела совсем. Потом аккуратно опрокинула Федора на подушки и занесла ноги в белых, порванных на правом колене подштанниках. Накрыла одеялом. Через минуту Федор захрапел, а она еще долго сидела в кухоньке и украдкой, как будто от кого-то, снимала концом платка ползущие по щекам слезы…

Под утро уже, когда чуть заметно засинели промороженные окна, Мария оторвалась от стола, возле которого просидела всю ночь, разделась и осторожно, боясь разбудить Федора, просунулась между ним и стенкой, неслышно положила ему на грудь руку и враз заснула…

…Привиделся ей старый баркас, набитый подымахинскими девками, и полдень, искрящийся водяными бликами… Визг, гам. Лодка с парнями, среди которых был Федор, догнала баркас, и парни начали раскачивать его. Вот он накренился, черпнул воды и опрокинулся. Девки в разноцветных сарафанах горохом посыпались в реку. Федор наклонился из лодки над ней, поймал за косу и закричал, разгоряченный, азартный:

— Теперь не утонешь!.. Я теперь тебя на буксир взял!

Он потянул ее за волосы, и Мария засмеялась, забила по воде руками… и проснулась.

— Мария… Мария! — теребил ее Федор. — Ты чего это? Смеешься… Проснись!..

Она открыла глаза и тут же стыдливо снова закрыла их.

— Это как же так получилось? — откашливаясь и восстанавливая тем осевший голос, спросил Федор. — Это как же мы с тобой-то… А? Слушай, неужели это я все по пьянке?

Мария, не давая договорить ему, притянула его к себе. Федор напрягся, зажмурился, поддался на мгновение, но тут же высвободился и сел, тяжело дыша.

— Да вы што, бабы? Сдурели?. Ни хрена не пойму… Я где? И откуда ты взялась? Мария… — Он пожал плечами. — Я в своем уме-то?.. Али сошел с разума…