Михаил Кириллов - Перерождение (история болезни). Книга вторая. 1993–1995 гг.

Процесс вырождения бывших якобы коммунистов, позже якобы демократов в палачей исторически неизбежен. Это обычная эволюция представителей мелкобуржуазной среды. Но и протест неизбежен. Глумление над людьми труда восстановит в них память о средствах борьбы пролетариата за свое освобождение.

Случившееся осложнит работу Верховного Совета и съезда, расслоит депутатов. Невозможно будет пробиться через «электронный ОМОН». Правду исказят до неузнаваемости. Односторонность оценки неизбежна и непробиваема. Событие на пл. Гагарина осложнит деятельность поднимающегося коммунистического движения. Вместе с тем оно, несомненно. подтолкнет к единству пока еще разрозненные, организационно и политически слабые партии.

Только подавлением людей (на большее он не способен) Режиму не решить их насущных проблем. Сознание собственности будет во все большей степени будить в нем инстинкт самосохранения и укреплять жандармскую оболочку. И блокада демонстрации – проявление слабости «всенародно» избранной власти. Среди искалеченных были рабочие, ветераны, инженеры, студенты. Но среди них не было лавочников, предпринимателей, казаков. Социальный диагноз безупречен.

Решающей будет не столько активность политических организаций, сколько эффективность экономического развития страны в ближайшие полгода. Ухудшение жизни людей усилит протест, и он потребует политического оформления.

Как-то пройдет празднование Дня Победы? Власти поняли: повторение побоища невозможно. Ими решено: от Белорусского вокзала до Манежной площади препятствий демонстрации чинить не будут. Но независимо от этого люди вновь возьмут на свой праздник детей, люди останутся людьми, но с ними не будет Ельцина. Дороги разошлись.

Я, конечно, против жертв и травм. И будущих – тоже, потому что в любом случае страдает народ. Но, к великому сожалению, ничего не поделаешь: с волками жить – по-волчьи выть.

9 мая. В Саратове прошел многотысячный митинг. Нормально получилось и в Москве: прошли москвичи через Красную площадь, и ОМОН оказался ненужным. Насилие идет от власти. Ненависть ко всему советскому идет от власти.

А как было раньше? Я помню празднование Дня Победы в 1945 г. в Москве. Утром я был на Красной площади в вестибюле здания Бронетанкового управления, выходившего дверями к храму Василия Блаженного. Там работал в то время мой отец. По ступенькам лестницы в вестибюль, а затем на тротуар сбежал молодой капитан, весь в ремнях. Оглянулся, схватил в охапку случайно проходившую мимо девушку в крепдешиновом платьице, целует ее и кричит: «Победа! Победа!» Видимо, только узнал об этом.

А вечером мы с отцом поехали на салют, но пробиться смогли только до середины моста, спускавшегося к Кремлю. Народ стоял плотно. Я сидел у отца на закорках и хорошо видел, как лучи прожекторов скользят по людскому морю, по кремлевским башням, как ухают пушки и в небе рассыпаются разноцветные огни. Люди пели, смеялись, плакали, искали друг друга. Это было сумасшествие радости. Победа! Нe было, наверное, ни одного человека, который бы не был счастлив. Могла ли тогда кому-нибудь прийти в голову мысль, что эта площадь и Москва станут местом для шоу, для иностранцев, для жандармов и преступников, местом расчленения народа!

10 мая с этими воспоминаниями и комментариями к ним выступил на утренней конференции в клинике перед тремя десятками врачей и 70 слушателями. Пусть помнят.

15 мая. Возвращались с огородов (сажали картошку). Офицеры, жены, дети – полный автобус. Спрашиваю одного из факультетских молодых докторов наук, в прошлом члена парткома: «На чью бы сторону вы встали? На сторону демонстрантов-москвичей, несших на ручках детей и защищавшихся от жандармов, или на сторону жандармов?» Этот интеллигент, пишущий об этике, быстренько ответил, по-видимому, как им давно решенное: «На сторону охраны порядка». Откуда только они берутся, эти вчерашние члены парткомов.

Июнь. Конец учебного года. Экзамены. Позади год тяжелого труда: ежедневно по 250 больных, напряженная научная и педагогическая работа. 12 преподавателей кафедры трудятся самоотверженно. Это сохраняет давно сложившийся стереотип отношений даже при неодинаковых взглядах. Будни в клинике – обычные советские будни. И главное – здесь, как и прежде, интересы больного человека. Особенно важно – сохранение коллективизма. Все это – тоже фронт.

Июль. 50 лет тому назад я со своими маленькими друзьями с чердака нашего барака на Красноказарменной улице в Лефортове восхищенно наблюдал салют – в честь освобождения Орла и Белгорода. То был первый салют в годы войны. Необычный: вечернее небо (а Москва тогда была низкой и из Лефортова хорошо были видны башни Курского вокзала) рассекали разноцветные дорожки трассирующих пуль.

Конец июня. В Саратове проходит Ассамблея молодых. В рамках программы «Здоровье населения России» по инициативе и под руководством академика А. Г. Чучалина в ней участвуют и попы, и спортсмены, и военные, и иностранцы. Поговорили с журналистом газеты «Саратов». Слово за слово – получилось интервью. В гостиной оперного театра состоялась презентация Ассамблеи (спонсор – немецкая фирма). Ассамблея удалась, но в разговоре с журналистом я отвел душу, посетовав на то, как плохо живет народ. На следующий день в этой газете появилась полоса с названием «Пир во время чумы», набранная жирным шрифтом. В ней о точностью воспроизводились мои слова о безликих старухах, стоящих в очередях, о голодных обмороках у студентов и школьников, о том, что проведение научного форума в этих условиях, хоть и акт профессионального и гражданского мужества академика Чучалина, все же напоминает строительство «сингапурчика» посреди огромного нищего «Шанхая», которым представляется сейчас Саратов.

Я узнал о публикации и прочел ее не первым, оттого не мог понять появившегося у некоторых интереса ко мне. А проректор сказала: «Где это вы видели, чтобы студенты падали в обморок с голоду?» И это звучало как замечание. «Достаточно быть полезным соседям по подъезду», – изложила она свою программу помощи бедным. Она не исключение. Многие все еще в упор не видят голодных, а главное – причин этого. Или, скорее, не хотят видеть: трудно было бы жить, считая себя честным человекам.

Июль. Высокая витрина ларька у дороги. Перед ним в пыли нищенка. Почему я не художник?! Это же гимн новому времени!

Август. Встретил у дома бывшую коллегу по больнице – отличного врача-рентгенолога. С год назад она уехала в Израиль с уже взрослыми детьми, а сейчас вернулась с каким– то делом. Приятно было повидаться. Разные они. Не все едут со злым сердцем на Россию, хотя есть и такие. Многим уезжать очень больно – гонят старость, одиночество, неуверенность в завтрашнем дне, беззащитность. О них, как правило, потом уже ничего не знаешь, словно бы они умерли. Но много ли мы знаем о тех, кто не уехал и не умер?