Михаил Толкач - На сопках Маньчжурии

Семён Макарович покраснел, как школьник, застигнутый за непотребным занятием: «Откуда Васину известны тайные думки его, Фёдорова?».

— Понимаю, Климент Захарович.

— Выделим, как обещали, сотрудника на время. Из спецшколы прибыл лейтенант Сидорин Григорий Григорьевич. Имейте в виду: горяч, фантазёр, спортсмен первого разряда по боксу. По мере нужды, сдерживайте его благие порывы. Вы — человек уравновешенный. Сочетание классическое: лёд и пламень!..

— Какой там лёд! Преувеличиваете, Климент Захарович, по доброте своей…

Фёдорова познакомили с помощником: остроносенький паренёк с веснушками на щеках. Шагает, будто бы пританцовывает. До поезда на Распадковую оставалось десять часов. Семён Макарович больше молчал, захваченный мыслями об агенте.

Сидорина, по натуре разговорчивого и общительного, тяготило молчание капитана: «Зачем Васин послал к этакому бирюку?». Сняв сапоги и шинель, ослабив ремни, Фёдоров, не обращая внимания на сослуживца, завалился на койку.

— Ломит кости, как черти в молотилке прокрутили! — сказал Семён Макарович извиняющимся голосом. — От майора, что ль, перешла испанка?

Лейтенант не знал, что такое «испанка», уточнять не счёл нужным. Повесил новенькую шинель с погонами в шкаф, используемый вместо гардероба, причесал русый чуб перед зеркальцем на дверце шкафа, разогнал складки свежей гимнастёрки под широким офицерским ремнём.

Семён Макарович смотрел на него с любопытством и завистью: ничто не печалит парня! И мысленно представил себе этого чистенького, приглаженного лейтенантика в котловане, среди замызганных строителей, на раскисшей кваше лесной дороги. Про себя Фёдоров окрестил помощника Григри — Григорий Григорьевич. И снова вернул себя в ямы и кучугуры стройки. Солдаты в виде рабочих и вольнонаёмные, похожие на солдат. И явилось неожиданное предположение…

— Григорий Григорьевич, у вас, конечно, есть штатский костюм?

— Купил. — Сидорин непонимающе глядел на капитана.

— Вот и ладно. Форму свою спрячьте до лучших времён. — Фёдоров поднялся на койке и начал пояснять свою задумку. На Распадковой лейтенанта никто не знает. Приедет и оформится под видом рабочего по вольному найму. Вы лопату от топора отличите?

Сидорин явно разочаровался. Ему очень хотелось покрасоваться в гарнизоне. Новенькая форма, золотистые погоны офицера. Отлично сшитые сапоги. Фуражка с гладкой тульей. Лейтенант обидчиво жевал свои припухлые губы с заметным пушком.

— Войдёте в контакты с местным населением. Встречаться будем в условленном месте, — развивал свою мысль Фёдоров.

— Если вам, товарищ капитан, я неподходящий, так скажите…

— Пузыри оставим детям, товарищ лейтенант! — Фёдоров ожидал подобной реакции — сам бы возмутился, окажись на месте Сидорина. — Запасайтесь справочниками, наставлениями строймастера. Чтобы дважды два — восемь!

И вдруг Фёдоров прилёг в растерянности: как Васин глянет на затею? Лейтенант прикомандирован временно в Распадковую. В штате числится за Читой. И неловко теперь перед Сидориным — торопыга Длинноногий!

Васин принял Фёдорова поздним вечером. Выслушал. Подумал. У него поднялась температура и он поминутно вытирал платком лысину. Что-то было разумное в идее Фёдорова. А если промахнётся землемер? Агент расшифрует неопытного Сидорина. Примет свои меры предосторожности.

— Вы считаете, что Сидорин войдёт в роль без оплошки?

— Без ошибки живут лишь жмурики на погосте, товарищ майор!

— Прошу яснее!

— Виноват! Доля риска имеется, безусловно.

— Допустим, враг узнал подсадку. Спросит себя: зачем на Распадковой сексот?.. Чего морщитесь, капитан? У вас, на гражданке, это ругательно. А у нас «сексот» — секретный сотрудник. Вам ясно?..

— Значит отбой! — досадливо заключил Фёдоров.

— Значит отбой, капитан!

— Ну-у, никак в ударники не просочусь! — Семён Макарович щадил больного майора. — К слову, тогда свиное сало поспособствовало?

— Да ну вас!

В гостинице Фёдоров застал лейтенанта погрустневшим. Писал письмо. Русый чуб спадал на лоб.

— Мыслю нашу с вами, Григорий Григорьевич, срубили под корень! — Семён Макарович сознался Сидорину в своём скоропалительном решении.

Лейтенант, отложив письмо, торопливо изымал из чемодана свою новенькую форму. Говорил обрадованно:

— Вы извините меня, товарищ капитан.

— Понимаете, Григри, сам замысел, в принципе, приемлем. Вероятно, пригодится как-нибудь. Не обижайтесь на «Григри». Замётано?

— Можно, я маме напишу насчёт Григри?..

— Он повёл разрешительно своим маршальским жезлом! — Семён Макарович смеялся по-мальчишески громко и заразительно.

Маргарита Павловна стояла с Фёдоровым у хлевушка. За жердяными воротцами лежала чёрная коза с маленькими рожками. Косые лучи солнца освещали ползагонки.

— Чё, лежебока, сенца ждёшь? — Хозяйка раскрыла воротца.

Ямануха скосила голову и мекнула. Щенок тыкался мордой в перекладину, пытаясь пролезть внутрь клети.

— На осерёдыше твой корм, Майка. Боюсь, непогодой прохватит копну насквозь…

Фёдорова одолевали служебные хлопоты и ему хотелось отвлечься от них хоть на время.

— Переправим копёшку! Дважды два — восемь! Лодку найти б…

— Разе Заиграеву спросить? Не откажет, думаю.

— Петькину маму?

— Но-о!

— Что нам, казакам — день в работе, два гулям! — Фёдоров направился к соседке. Щенок увязался за ним. Он взял его на руки, Найда сердито скалила зубы.

Вскоре лодка отвалила от берега. На корме оголённый до пояса Петька. В белой исподней рубахе с засученными рукава Фёдоров взялся за вёсла.

— Греби ровнее! Не заглубляй вёсла! Ну, недотёпа! — покрикивал Петька, циркая слюной сквозь зубы. — Иди сюда, командир!

Парнишка присел у борта, пропуская мимо себя Фёдорова — лодку повернуло поперёк течения, грозя опрокинуть. Петька успел выправить посудину. Семён Макарович держал курс на остров. Заиграев сноровисто выгребал, пересиливая стремнину. Причалили к песчаной косе. Выпрыгивая на берег и подтягивая лодку. Петька до колен замочил штаны.

— Ну, ругатель, приступим? — Фёдоров достал из лодки, грабли и верёвку.

— Не люблю тюх-матюх!

Солнце жарило, будто бы в середине лета. Небо — бездонное, голубое. Привявшая трава источала прелые запахи. В глубине острова стрекотали сороки, недовольные вторжением людей. Петька вывел Фёдорова к поляне, окружённой черемуховыми деревьями. Семён Макарович дотянулся до ветки и сорвал тёмные ягоды. Пожевал и выплюнул — вязало во рту.

— От живота — первое средство! — тоном знатока пояснял Петька. Нос его шелушился на солнце, задорной пуговкой украшал загорелое до черноты лицо.

Копна сена в неделю ненастья изрядно осела. Потемнела сверху, приплюснутая дождём. Растянув верёвку двойной петлёй, Фёдоров укладывал на неё пласты сена. Пыль щекотала в носу, сухая трава колола оголённые до локтя руки. Петька подгребал клочки остожья.