Михаил Толкач - На сопках Маньчжурии

Опасения его основывались на предположении: Тачибана болезненно воспримет самовольство, как пощечину, посчитав «ходку» Кузовчикова проявлением недоверия к нему, офицеру Японии, к действиям штаба Квантунской армии. Не доложил он о Кузовчикове и Шепунову — одна шайка-лейка!

Тачибана налил в рюмки сакэ. Молчал Ягупкин. Улыбался Корэхито. Сотник помаргивал в тике.

— За здоровье микадо! — Тачибана приберёг новость.

Ягупкину надоело корчиться на циновке. Хлопнул рисовую водку одним глотком.

— Са-а-а! — Тачибана расширил глаза. — Молодес, за императора залпом!

— За нашу операцию! — Тачибана наполнил стаканчики побольше. Он коротко рассказал о полученном радио от «Арата».

— За это налейте ещё, господин офицер! — Ягупкин в радости потёр пальцами свой узкий лоб.

— Са-а-а! Русский манер…

Закусывали комочками жареного теста и апельсинами. Тачибана вёл воздержанный образ жизни — быстро захмелел. Он хотел, чтобы Ягупкин называл его Тачибана-сан, уважительно, с почтением, как весьма влиятельное лицо.

— Ты знаешь, сотник, кто самурай? Не знаешь! — Корэхито опирался локтями о столик и, не мигая, смотрел на Ягупкина. Тот вертел задом на циновке, высвобождая ноги. Он знал, что слово «самурай» происходит от японского самурау — служить. Термин этот сочетается со словом буси — воин. Кодекс самураев бусидо — путь воина.

Тачибана пьяненько смеялся: выучил русский про самураев!

— Как пишется моя страна? Не знаешь! Два иерографические знака: Нихон. Первый знак — солнце. Второй — корень. Страна Восходящего Солнца — Ниппон! А кто главный после микадо? Не знаешь! Дзайбацу! Войну с русскими знаешь? Разведка нихондзина — сила и воля! В 1904 году кавалерийская группа вашего генерала Мищенко должна была пойти в рейд под Инькоу. Штабу нашего фельдмаршала Ояма было известно о готовящейся вылазке за две недели до начала. Русские не знали, а Ояма знал…

— За такую информацию, сотник! — Тачибана поднял стаканчик.

Ягупкину до слёз было обидно: из-за растяп солдаты и всадники устилали жёлто-красные земли Маньчжурии своими телами! Он со злостью пил сакэ, жевал полусырое тесто. Ноги закостенели в неудобстве. Он тайно ругал японские обычаи.

— Металл проверяется на огне, господин Ягупкин, а человек — на вине. У меня давно не было радости. Сегодня я рад… — Тачибана вперил свой взгляд в сотника. — Когда для выбора имеется два пути, выбирай тот, который ведёт к смерти!

Никита Поликарпович прикипел к циновке: японец собрался избавиться от свидетеля! Он и спаивает для того! Взметелились мысли: выход охраняется, окна высоко от земли. Глаза моргали непрестанно. Захмелев и ожидая неприятности в связи с «ходкой» Кузовчикова, сотник обострённо воспринимал слова Тачибана, лихорадочно ища в них намёк и решение своей судьбы.

— Хороший отдых рождает хороший мысль! — Тачибана наливал очередную рюмку себе и гостю. — Хорошая пища рождает хорошее настроение.

— Вернее, хорошее вино, сан-Тачибана! — Ягупкин перепутал порядок слов: сакэ ударило в голову. И страх мутил ум. Он тоскливо затянул:

— Это из Александровского централа преступник, — заплетающимся голосом пояснял Никита Поликарпович. — От моего города рукой подать… Там у меня спичечная фабрика, Тачибана-сан.

— Воистину храбр тот, кто смерть встречает с улыбкой. — Тачибана думал о своём. — Смерть не бесчестит, сотник!

Ягупкина бросало в жар: «Прикончит!». Он страстно желал завершить застолье, улизнуть из «Ямато-отеля».

— Такое по плечу только самураю, Тачибана-сан!

— Вы, Ягупкин, понимаете настоящую поэзию? Не ваши песни, а настоящие? Не понимаете! Лучшие поэты — нихондзины!

— Понял, сотник?

— Извините, Тачибана-сан.

— Вам и не положено понимать. Вы не нихондзин. По-русски это вот сто:

— Тут мир философии! Вселенский смысл. Каждый нихондзин с детства знает.

— Ты учил своего Пушкина? Он не сказал так коротко о мире.

— Тут вечное, и мгновения жизни, господин Ягупкин. — Тачибана застыл, сложа руки на груди ладонь к ладони.

Ягупкин тихонько изменил позу, вытягивая ноги на циновке.

— Хай! — поднял голову Корэхито. — Слышу. Лучше 50 иен сейчас, чем сто иен — потом! Саёнара!

— Саёнара! — Ягупкин на коленях отполз к порогу, шатаясь поднялся, едва ни свалив раздвижную стенку. Слуга вывел его из отеля.

Варвара Игнатова не открывала ставни уличных окон, как от неё ночью ушёл Скопцев. Постоянные покупатели по-свойски стучали в калитку. Она отпускала им картошку, лук, чеснок. Занда была притянута к хлевку за короткий поводок.

— Мигрень изводит! — жаловалась она соседям.

Думала о Скопцеве. О своей судьбе. О годах, проведённых в изгнании. И не находила в прошлом дней, в которые хотелось бы вернуться, в которых бы желалось побыть ещё раз да покрасоваться в своём счастье. Заботы о больной полковничихе, боль утраты родных, тяготы переходов, пьяная ругань казаков, гибель Егора Усова, надсада по уходу за усадьбой, умасливание квартального старосты, чтобы не зачисляли на принудительные работы в городе, подачки чиновникам городского департамента при регистрации торговой лицензии — маета и унижение до слёз! Всюду не считали человеком, смотрели на неё, как на вещь, из которой можно вылущить выгоду. А Платон Скопцев? Чем он лучше других? И тут же урезонивала себя: зачем так? Мыкается где-то по чужой указке. Мужик хозяйственный, подлаживал сарай, фанзу, тяжёлые хлопоты по хозяйству брал на себя. Маленькое счастье заглянуло во вдовье оконце. А кто порушил его? Кто застил поздний рассвет? Кто покусился на надежду?..

Она сходила в Алексеевскую церковь, поставила большую свечку во здравие раба Божьего Платона. На Стрелковой улице жила Вера-хиромантка. Варвара Акимовна наведалась к ней: «Жив ли червовый король?». Предсказательница уверяла Игнатову: «Жив и здоров!». Она уходила домой с долей успокоения. Очутившись в своём подворье, оставшись наедине со своими думками, вновь впадала в тревогу. Она даже не подозревала, как прочно лёг на сердце рыжий казак. Вставала утрами, а подушка мокрая от слёз. Нередко Варвара Акимовна ночами вскакивала в душевном надрыве с кровати. Падала на колени перед образами, истово била поклоны, крестилась до изнеможения. Молилась за Платона Скопцева, прося у Бога защиты и удачи ему. На какое-то время умиротворялась. Она обряжалась в домашний халат и начинала хозяйничать в избе, на огороде. Вернётся Платошка, а у неё — порядок во всём!