Евгений Воеводин - Эта сильная слабая женщина

По пути в институт она продумала все, что скажет Зое. Пусть даже при всех. Все равно все и так знают, что она накричала на лаборантку.

В комнате никого не было. Из-за перегородки доносился легкий, поющий звук шлифовального станка. Любовь Ивановна подошла к двери — гул прекратился, станок выключили, — и она услышала голос Зои. Очевидно, она была там со второй лаборанткой и продолжала прерванный работой разговор.

— …они в это время все бешеные. Как будто я одна замуж хочу! Ну, хочу — зачем же в глаза тыкать? Думаешь, она сама не хочет? Еще как хочет-то! Только молчит. Боится, что люди смеяться будут. В сорок-то шесть лет, да еще с двумя хвостами. Думаешь, она зря надо — не надо своего мужа вспоминает? «Мы с Якушевым»… «Мой Якушев»… Я-то знаю, что за покойника скрываются, когда соображают, что уже никого другого не будет, или когда нагрешат вволю…

— Напрасно ты так…

— Напрасно — не напрасно, а так оно и есть.

Она открыла дверь. Конечно, те сразу поняли, что Любовь Ивановна слышала их разговор. Аня Половинкина смущенно отвернулась, а Зоя, наоборот, выпрямилась, вытянулась еще больше и ответила немигающим, сверху вниз, взглядом.

— Извини меня за вчерашнее, — сказала Любовь Ивановна, протягивая руку. — Просто нервы не выдержали. Извини, пожалуйста.

Это были совсем другие слова, не те, которые она придумала по пути на работу. Зоя, пожав круглыми плечами, показала ей свои руки в перчатках, сказала: «Ладно, чего уж, в профком все равно не побегу», — и Любовь Ивановна поняла, что трещина между ними уже лежит, хотя и не думала о том, что несколько минут назад Зоя сама говорила о ней зло и нехорошо. Она подумала об этом потом, после, с грустью от полуправды, которая была в словах Зои. Другая же часть правды заключалась в том, что за шесть лет она так и не встретила ни одного мужчины, о котором могла бы сказать себе: «Если б он стал моим мужем…» Но она считала себя слишком виноватой перед Зоей, чтобы обидеться на нее за этот нечаянно услышанный разговор.

И совсем уж нелепым был в тот день телефонный звонок. Голос Ангелины в трубке показался ей особенно резким:

— Ты что же это чужих мужиков отбиваешь?

— Что? Ты с ума сошла?

Ангелина хрипло расхохоталась:

— Ну, мать, вот даешь! Заработалась и шутки понимать перестала?

Любовь Ивановна почувствовала, как кровь прилила к лицу.

— Какие шутки, Лина?

— Из-за твоей машины Жигунов даже меня позабыл, — продолжала смеяться Ангелина. — Домой как от другой бабы приходит. Смотри у меня, красавица! Я тебе живо ручки-ножки повыдергаю, откуда растут!

— Перестань, пожалуйста, — сказала Любовь Ивановна и положила трубку.

Значит, Жигунов все-таки что-то делает? А я-то ни разу не подошла к нему, ни о чем не спросила, даже «спасибо» не сказала, — только и умею что кричать, как последняя сварливая старбень…

Собирать установку по своей схеме Жигунов не решился: электрики набросали ему другую, впрочем мало отличающуюся от его собственной. В институтском подвале он разыскал металлические ящики, ребята помогли перетащить их наверх, на пустующую площадку механического цеха, и вежливо поинтересовались — что же это будет? Двухспальная кровать с подогревом или электрический стул для злостных неплательщиков профсоюзных взносов? Жигунов съездил в город, в бюро неликвидов, и ему сразу же повезло — разыскал мощный контактор. Электрики обещали подсобить на монтаже, тем более что без их участия ни главный энергетик, ни отдел техники безопасности установку не примут и работать на ней не разрешат.

Когда Любовь Ивановна пришла на участок, Жигунов устанавливал трансформатор, который когда-то дали «в нагрузку» к какому-то станку и который так и пролежал на техскладе бог знает сколько лет.

— Вы только не придирайтесь пока, — попросил Жигунов. — Всю эту ржавчину я закрашу, конфетка будет… Фотодиод обещали достать, поставим здесь.

— А это что?

— Ручка механического зажима…

Любовь Ивановна тронула ручку — та не двинулась. Жигунов сказал, что зажим еще не отлажен, и Любовь Ивановна улыбнулась:

— Такой ручкой только Василию Алексееву управляться. Вот видите — уже критикую, уже недовольна! Неблагодарный народ — женщины.

Жигунов мягко улыбнулся. Он и так уже думал, что надо бы перевести зажимы на сжатый воздух, но пока ничего не получается.

— И автоматику, — сказала Любовь Ивановна. — Как есть температура, автомат отключает воздух, и образец свободен.

— Да уж, — тихо засмеялся Жигунов. — Действительно, вам палец в рот не клади!

Она начала горячиться, доказывать, что иначе нельзя. Сталь должна охлаждаться сразу же, а если образец освобождать этой ручкой, сколько же пройдет времени? Закалка должна происходить практически мгновенно. На заводе в Придольске труба проходит от кольцевого индуктора до спреера тридцать секунд — это слишком долго. А закончила она это объяснение уже почти плаксиво, по-детски оттопырив полную губку: «Сергей Павлович, золотой человек, ну, пожалуйста, сделайте, как надо».

Внизу, у входа, ее ждала Ветка.

— Ты чего? — удивилась Любовь Ивановна.

— Просто так, — сказала Ветка. — Я вам на сегодня борщ приготовила и к а т ы ш к и.

Любовь Ивановна не стала спрашивать, что такое «катышки», — она поняла, зачем Ветка прикатила сюда на своем драндулете. Просто видела, что вчера она была сама не своя.

Она шла, а Ветка кружилась на велосипеде возле нее, медленно, так, чтобы только не повалиться, и вопросы опять сыпались один за другим: «Как сегодня у вас? А за будильник не сердитесь? А знаете, что сегодня в Доме ученых? «Привидения замка», забыла только какого, — пойдем? Я уже и билеты взяла по сорок копеек, десятый ряд. Говорят, смешное кино, да?»

— Самое смешное кино — это ты, — сказала Любовь Ивановна.

Вечером, вернувшись после фильма, она позвонила Ухарскому.

Несколько дней его не было в институте. Дома отвечали: уехал в город, в местную командировку. Она подозревала, что в это время Феликс спокойно лежал с книжкой на диванчике. Обычно к телефону подходила какая-то женщина, должно быть, его мать, — на этот раз отозвался мужской старческий голос.

— Феликса нет дома, — медленно ответил старик. — Он в гостях у доктора физических наук Игоря Борисовича Туфлина. Кто его спрашивает?

— Любовь Ивановна.

— А, Любовь Ивановна! Хорошо, что вы позвонили, Феликс много рассказывал о вас, но последнее время мы вами очень недовольны. Вы знаете, кто я такой?

— Извините, не знаю.

— Я участник гражданской войны, персональный пенсионер республиканского значения. Мне очень обидно, что по вашей милости молодой и талантливый ученый должен куда-то ездить, выбивать какой-то металл, тащить его чуть ли не на себе. Он очень дисциплинирован, это мы воспитали его так. Но недопустимо, — понимаете, не-до-пус-ти-мо! — эксплуатировать его добрые качества. Мальчик промолчит, но вы сама мать, вы представляете, что творится в его душе? Вы слушаете меня, Любовь Ивановна?