Лев Самойлов - Служители зла

Да, теперь Ивар Юшкас был твердо уверен в правоте слов прокурора о неладах в доме Шамайтиса. Больше того, следователь начинал постепенно проникать в тайные причины разлада старого профессора с женой. Поэтому он даже не удивился, когда в одно из посещений квартиры вдовы Шамайтис, просматривая бумаги покойного, обнаружил в ящике письменного стола скомканную записку такого содержания: «Сегодня день святого Юргиса. Напоминаю тебе об этом. Прошу посетить костел или помолиться со мной и с отцом Августином. Выполни свой долг католика. Сделай это, если не ради себя и не ради меня, то хотя бы в память о покойном сыне. Ведь нашего мальчика тоже звали Юргисом. Мария».

Задумавшись, Юшкас долго сидел за письменным столом. «Юргис! Друг детства, фронтовой товарищ! Память о нашей дружбе тоже обязывает меня разгадать, кто и зачем убил твоего отца».

Короткая записка Марии мужу... Видимо, этот способ общения между супругами стал постоянным и почти единственным. Уже давно каждый из них жил своей обособленной жизнью; уже давно они перестали понимать друг друга. Старики жили в одной квартире, под одной крышей, изредка встречались за обеденным столом, но были чужими.

И сейчас, глядя на эту скомканную записку, подтверждавшую все, что он узнал за последние дни, Юшкас, как открытую книгу, читал семейную хронику Шамайтисов.

...Много лет назад Мария, юная племянница литовского ксендза Дедюласа, вошла в этот дом на Погулянке как супруга талантливого ученого-историка Альберта Шамайтиса. Она любила мужа, восхищалась его работами по истории Литвы, преклонялась перед его авторитетом. Мария много читала, но в библиотеке своего дяди она привыкла видеть только богословские книги Даукша, Бреткунаса, Ширвидаса. Библиотека мужа была совсем иной.

В те далекие годы ее удивляли некоторые страницы в рукописях мужа, которые она изредка просматривала, пугали своей резкостью его иронические фразы по адресу святой церкви. Но она успокаивала себя тем, что просто многого не понимает. Посещая дом дяди, бывшего тогда настоятелем костела, Мария выслушивала много неприятных отзывов о своем муже, которого старик Дедюлас считал неверующим, богохульником и за которого, если бы он это знал раньше, никогда не выдал бы свою племянницу. Эти злые и страшные слова старика стоили Марии многих бессонных ночей и обильных слез.

Текли, как воды Немана и Нериса, годы и годы... Пронеслись, прошумели над Литвой грозы и бури. Кончилась война. Снова вернулась жизнь на землю древней Литвы.

Смерть сына не сломила Альберта Шамайтиса. Только прибавились морщины на лице, да слегка согнулась спина. Зато как молодел он, как светлели его глаза во время чтения лекции в университете, какой неуемной силой и железной логикой были насыщены его статьи и научные исследования. А Марию Шамайтене уже ничто не радовало. Постарело, сморщилось ее лицо. Из жизнерадостной, красивой женщины, она превратилась в больную шестидесятилетнюю старуху, переставшую понимать мужа и находившую утешение только в молитвах и богослужениях.

Когда был жив Юргис, Мария делила свои привязанности между семьей и церковью, но после гибели сына она все свои помыслы, все свои желания и чувства отдала церкви. Раньше лишь Юргис был тем звеном, которое связывало семью. Теперь этого звена не стало.

У старого профессора не было даже неприязни к жене. Осталась только обида на самого себя за то, что не хватило сил переубедить, перевоспитать Марию; тяготила горечь ощущения, что в свои семьдесят лет он — гость в собственном доме.

Небольшой особнячок профессора Шамайтиса был как бы разделен на две половины. В одной жил и трудился профессор, в другой доживала свой век жена. Мария истово молилась, чаще всего в обществе таких же, как и она, ревностных католичек и настоятеля костела отца Августина.

Прошло то время, когда Альберт Шамайтис пытался вырвать свою жену из-под влияния церкви, когда он часами рассказывал ей о мрачной роли католицизма в истории родной Литвы. Нет, на Марию не подействовали ни факты, ни увещевания, и теперь, состарившись, с каждым годом, с каждым месяцем она все больше уходила в этот чуждый профессору мир фанатичных приверженцев и служителей церкви, в мир сумрачной мистики и богослужении.

Семья раскололась. Профессор вообще перестал бывать на половине жены, уединился в своем кабинете. Он спешил, торопил самого себя. Жизнь подходит к концу, а еще многое не сделано. Надо успеть закончить большой труд, в который Шамайтис стремился вложить всю свою энергию, богатейший жизненный опыт, огромный фактический материал, неотразимую логику и главное — всю страсть, весь огонь своего уже усталого, но по-прежнему молодого сердца.

Этот труд Альберт Шамайтис задумал много лет назад. Уже давно его занимала мысль написать книгу, в которой разоблачалось бы истинное лицо католической церкви. Ему хотелось убедительно показать, что церковь — враг науки и прогресса, что она дурманит и обманывает людей, а реакционные круги католицизма стали центром мракобесия, изуверства, политических интриг и международного шпионажа.

Теперь Юшкас хорошо понимал, почему старый профессор так рано, без жены, уехал на дачу. Ему стало невыносимо тяжело в доме. Ему нужен был другой воздух, нужны были спокойствие и одиночество. Только так, без помех и нервной взвинченности, мог он заниматься своим делом, представлявшимся ему очень важным и необходимым.

Однако, поняв это, Юшкас пока что безуспешно пытался найти связь между личной трагедией старого Шамайтиса и тем, что произошло на даче в холодную, дождливую ночь.

Недели за три до описываемых событий с Марией Шамайтене в костеле случился обморок — переутомилась она за последние дни. Но старухи шептались вокруг, что бог наказывал ее за грехи неверующего мужа...

Утром в костеле было сумрачно и прохладно. Торжественную тишину нарушали гудящие звуки органа и протяжное пение невидимого хора. Мелодия словно лилась откуда-то сверху и замирала в самых дальних и темных углах храма.

Мария прошла к скамьям, но не села на свое обычное место, а опустилась на колени в стороне, низко наклонила голову и привычно зашептала молитвы.

Так она простояла долго-долго, не в силах подняться и дойти до скамьи, А когда, наконец, попыталась встать, все потемнело, поплыло перед глазами, и Мария, тихо вскрикнув и взмахнув руками, упала на холодные каменные плиты иола.

Очнулась она на скамейке. Вокруг стояли со скорбными лицами отец Августин и несколько старушек, постоянных посетительниц костела. Они брызгали в лицо Марии водой, смачивали виски какой-то остро пахнущей жидкостью. Увидев, что женщина пришла в себя, старушки обрадованно закивали головами, перекрестили ее и, по знаку ксендза, засеменили к выходу. Августин же присел рядом и участливо спросил, как она себя чувствует.