Владимир Хазан - Исцеление для неисцелимых: Эпистолярный диалог Льва Шестова и Макса Эйтингона

В конце концов, радиолекцию о Шестове Шор, как было сказано выше, 25 апреля 1940 г. прочитал. Однако, говорилось в том же письме далее,

это упорное сопротивление каких-то кругов ерусалимских в отношении к Льву Иса<���а>ковичу и его учению заставляет меня посоветоваться с Вами о<���б> одном плане, который давно уже занимает меня. У нас, евреев, никогда не было подлинной философии, подобной греческой или немецкой от Николая Кузанского до Лейбница и Гегеля. Не было ее, потому что не было у нас Ренессанса, т. е. опыта духовной свободы. Спиноза был единственным еврейским философом, стоящим по ту сторону религиозной догмы; и не случайно, что он оказался выброшенным из еврейской национальной среды. Вторым еврейским философом был

Лев Иса<���а>кович, – и снова видим мы, что еврейская официальная «наука» не принимает его. Ренессанс же, т. е. опыт духовной, творческой свободы есть основная и насущнейшая задача нашего национального существования. Если мы не сделаем попытки поставить и осуществить ее, мы будем снова – и на этот раз не в силу внешних, но в силу внутренних причин, а значит по своей вине, – мы будем снова отброшены на старые позиции ортодоксально-религиозного существования за оградой закона и за стенами гетто.

Вся моя художественно-просветительская работа приобретает свой смысл в перспективе этой задачи, о которой я в этом письме могу лишь совсем кратко упомянуть. Такую же работу следовало бы начать и в области философии, более камерно, интимно, «катакомбно». И мне кажется, что формой такой работы, территорией ее могла бы быть некая «___________» [131], или Общество имени Льва Шестова, которое поставило бы своей целью: а) Изучение творчества Л. Шестова, б) Распространение его учения и в) Свободное философское исследование вообще. Здесь, в Палестине, есть культурные силы, которые могли бы принять участие в такой работе; но сейчас они находятся в разброде; такое общество помогло бы им найти друг друга и создать атмосферу взаимного понимания и сочувствия.

Мне бы очень хотелось знать Ваше мнение по этому вопросу. Если бы такое общество сорганизовалось, то председателем его никто другой не мог бы быть, как Вы, дорогой Макс Ефимович. Ученым секретарем был бы Генрих Леопольдович Ловцкий. Я бы взял на себя Тель-Авив. Интенсивной работы такое общество производить, конечно, не могло бы, это было бы не в природе его. Но несколько заседаний и докладов в год и, быть может, ежегодник философский – это задачи, которые можно было бы без большого труда осуществить. Конечно, если бы покойный Зандбанк был бы еще жив, то многое было бы облегчено. Незадолго до его смерти мы обсуждали с ним план издания сборника, посвященного Льву Шестову, и только его неожиданная смерть помешала осуществлению этого плана. Быть может, в первом сборнике Шестовского Общества можно было бы в нескольких словах упомянуть ту роль, которую сыграл Зандбанк в деле приглашения Шестова, и в связи с этим указать на культурную роль Зандбанка в Палестине. Однако все это подробности. Мне прежде всего хотелось бы услышать Ваше суждение обо всем этом деле. Конечно, окончательное решение о том, предпринимать или не предпринимать этого дела , можно будет сделать после личного нашего свидания, которое, я надеюсь, произойдет в скором будущем.

До тех же пор я ожидаю от Вас несколько слов о здоровье Мир<���р>ы Яковлевны, о Ваших планах на ближайшее будущее и о том, как Вы относитесь к моему предложению о создании такого общества.

Шлю Вам наши самые сердечные приветы.

Очень может быть, что мысль о создании философского Шестовского общества в Палестине в определенном смысле перекликалась с парижским Комитетом по изданию книг Льва Шестова, проспект (подписной лист) которого Шор получил от дочери философа, Н. Барановой-Шестовой (см. фото № 15 и 15а). Высылая его из Парижа в Палестину одному из самых верных и преданных приверженцев и почитателей шестовского учения, Шору, она писала 2 марта 1939 г.:

Многоуважаемый Евсей Давыдович ,

По указанию Николая Александровича Бердяева, посылаю Вам подписной лист на выходящие из печати книги моего отца, Льва Шестова.

Буду Вам очень признательна, если Вы найдете возможным принять участие как в подписке, так, по возможности, и распространении издания.

Если Вы можете помочь нам в этом деле, не откажите в любезности дать знать, и я Вам вышлю еще несколько подписных листов.

При сем прилагаю также заметку о книгах, на случай если возможно поместить ее в местной прессе.

Принося Вам заранее мою искреннюю благодарность, остаюсь уважающая Вас

Нат. Шестова-Баранова [132]

О том, что Шор работал над книгой о Шестове, мы узнаем и из письма его жены, Надежды (Надивы) Рафаиловны М. Гордону, секретарю иерусалимского книжного издательства Mosad Bialik. Сношениями с официальными лицами, определявшими судьбу сочинения мужа, ей пришлось заниматься самой потому, что Шор находился в это время в больнице. Письмо не датировано, но из контекста с ясностью вытекает, что речь идет о 2-й половине 1940 г.:

Многоуважаемый г. Гордон,

простите, что пишу по-русски: я нахожусь сейчас в такой спешке, что не могу сосредоточиться на еврейском правописании и не хочу испытывать Ваше терпение зрелищем моих ошибок.

К моему глубокому сожалению, мне не удалось застать вчера переписчика и получить у него материал. Чтобы хоть что-нибудь пришло к заседанию, посылаю Вам в срочном порядке (к сожалению, по-русски) некоторый материал, который может дать представление о характере, задачах и направлении работы моего мужа, а также статью его о Шестове, которая была прочитана им в апреле этого года в Радио и потом напечатана в Даваре. Работа моего мужа является результатом не только методического изучения произведений Шестова, но личного общения с ним. Вся работа рассчитана на 20–22 печ<���атных> листа.

Если только будет малейшая возможность, то сегодня пошлю Вам еще и часть работы на иврите. Если бы не болезнь моего мужа, то весь материал был бы давно в Ваших руках. Было бы очень желательно, если бы вопрос о его работе был бы решен в ближайшее время, чтобы он мог бы сейчас же <���по> выходе из больницы приступить к окончательному оформлению своей книги [133].

После того как Шора выписали из больницы, он получил от самого М. Гордона датированное 20 января 1941 г. письмо следующего содержания (в подлиннике на иврите):

Многоуважаемый господин,

Я прочитал в газетах сообщение о том, что Вы выписались из больницы, и хочу воспользоваться случаем, чтобы передать Вам свои пожелания скорейшего и полного выздоровления. Я надеюсь, что Вы с новыми силами вернетесь к Вашей обычной работе.