Ким Костенко - Это было в Краснодоне

Перед уходом Димка забежал к приятелю:

— А ты что же не собираешься?

— Я еще не решил… Отца жду…

— Что ты? А если отец останется — ты тоже, с фашистами?!

Геннадий неопределенно пожал плечами.

Димка ушел, а Геннадий остался в городе. Но через полмесяца они встретились снова: фашистские войска прорвались в тыл и отрезали дорогу на восток.

Потом они виделись редко — Димка пропадал где‑то в городе, у него там завелись новые знакомые. И вдруг однажды он сам пришел к Геннадию:

— Пойдем в Деревечки — я там кукурузное поле видел, наломаем кочанов…

Когда они зашли в глубь кукурузного поля, Димка потянул Геннадия за руку:

— Присядем, есть разговор…

Туманно, не называя фамилий, он рассказал, что в городе есть ребята, которые поклялись бить фашистов, и они уже кое‑что сделали, а сейчас они готовятся к еще более решительным действиям.

— Хотел бы ты быть с ними? — посмотрел он в упор на Геннадия.

Тот утвердительно кивнул.

На следующий день Фомин свел его с Анатолием Поповым, и они втроем пошли в городской парк. Там на усыпанных опавшими листьями скамейках сидели ребята, среди которых Геннадий увидел немало своих знакомых. Они говорили о том, кто и где сегодня ночью расклеит антифашистские листовки. Это было очередное собрание молодогвардейцев. Проводил его Виктор Третьякевич. Геннадий знал его немного. Виктор был когда‑то комсоргом школы имени Ворошилова и по комсомольским делам приходил иногда в Первомайку.

Так Почепцов вошел в подпольную организацию. На первых порах ему не давали никаких поручений. Он просто ходил на собрания и постепенно узнал всех членов штаба: Кошевого, Туркенича, Шевцову, Левашова. Геннадий искренне восхищался их мужеством, беззаветной храбростью и в душе хотел походить на них.

Но у него оказалась подленькая, трусливая душонка. Как только первомайская группа, в которую он входил, перешла к активным действиям против фашистов, Почепцов испугался. Смелые действия молодогвардейцев привлекли к Первомайке особое внимание немецкой жандармерии. В поселке начались повальные обыски, гитлеровцы бросили все силы на розыски отважных подпольщиков, и Геннадию каждую ночь чудилось, что сейчас за ним придут.

Страх словно прожорливый червь. Закравшись в душу, он гложет ее все дальше и дальше.

Скоро Геннадий думал только об одном — как отойти от подпольщиков, порвать с ними. Признаться товарищам в своей трусости он не решался и в то же время не мог, боялся оставаться с ними.

Узнав о том, что Олег Кошевой решил создать партизанский отряд «Молот» и отправить его под Каменск, Почепцов подумал: «Вот лучший выход. Вступить в отряд, уйти из города, а там… Там видно будет…»

После некоторых раздумий его взяли в отряд, но решили предварительно проверить на деле: он должен был вместе с группой молодогвардейцев участвовать в налете на немецкую автомашину с новогодними подарками.

Ночью, перетаскивая тяжелые мешки в клуб имени Горького, Почепцов не удержался от искушения: потихоньку от товарищей он переложил несколько пачек сигарет из мешка в свой карман.

На следующий день Геннадий сидел в своей комнате, пуская в потолок кольца дыма. Вошел отчим, потирая руки, потянулся к Геннадию прикурить. Взгляд его остановился на распечатанной пачке немецких сигарет «Люкс». Громов отпрянул назад.

— Ты… Откуда у тебя эти сигареты?

— Друзья дали.

— Друзья?! Мошков, Третьякевич и Земнухов?! Ты знаешь, что они арестованы?

Это был удар, который окончательно сразил Геннадия. Они уже арестованы! Сейчас придут и за ним!

Дрожа, обливаясь слезами, Геннадий тут же во всем признался отчиму. Он рассказал, что состоит в организации, которая распространяла листовки, вывешивала красные флаги, подожгла биржу труда… Прижавшись лицом к пиджаку своего отчима, он плакал навзрыд:

— Что же мне теперь делать? Что делать, что делать?..

Громов рассеянно гладил его по голове, а сам мучительно думал: «Сейчас же, немедленно написать донос! Пусть Захаров убедится, что агент по кличке «Ванюша» не зря ест хлеб… Нет, пожалуй, лучше Геннадию самому все рассказать в полиции. Да, пусть сам… Ему заплатят больше…»

Вкрадчивым, елейным голоском он прошипел:

— Ты еще можешь спастись… Иди сейчас же в полицию. Пока не поздно, сам сообщи кому следует все, что тебе известно. Немцы простят все и еще щедро заплатят. Проси корову, а может, и дом подарят. Иди, дурачок, скорее.

Но Геннадий словно одеревенел от страха, ноги не слушались. Он упал на кровать, зарылся головой в подушку и снова зарыдал.

Позже отчим продиктовал ему текст того самого заявления, которое вскоре попало к Соликовскому.

Громов надоумил Геннадия адресовать заявление не прямо в полицию, а своему соседу — человеку, близкому к фашистской жандармерии. «Если жандармы начнут допытываться, почему раньше не сообщил обо всем, — учил он, — скажешь, что заявление написал давно, но боялся сдать в жандармерию и отнес Жукову, а тот, видимо, задержал его у себя. Да число не забудь прошлогоднее указать…»

Так было совершено предательство.

Пока трус, съежившись в комок, лежал укрытый телогрейкой человека, которого он предал, в городе уже шли повальные аресты.

Глухой морозной ночью по улицам Первомайки двигался усиленный отряд гитлеровцев. Впереди, упрятав лицо в поднятый воротник шинели, шел Подтынный, позади отряда пара коней тянула пустые сани.

Одна фамилия из списка, переданного Соликовским, Подтынному показалась знакомой — Иванихина Антонина… Где‑то он уже слышал ее. Где? Подтынный долго рылся в своей памяти и, ничего не вспомнив, решил: «Начну с нее…»

Почепцов не знал точного адреса Тони Иванихиной и в доносе написал: «Живет по улице, идущей в сторону шахты № 1–бис, третий дом слева».

По этому адресу и привел Подтынный жандармов. Постучал кулаком в дверь.

— Кто там? — раздался за дверью сонный девичий голос.

— Свои! — негромко отозвался Подтынный.

— Подождите, сейчас оденусь…

Но Подтынный не стал ждать. Навалившись плечом, сорвал дверь с крючка, вошел в полутемную комнату.

Посреди комнаты стояла девушка в белой ночной сорочке и, испуганно прикрывая руками голые плечи, вопросительно смотрела на Подтынного широко раскрытыми серыми глазами. Увидев эти глаза, Подтынный вздрогнул. Будто вспышка молнии заставила его зажмуриться. Он вспомнил: лагерь военнопленных под Уманью, лежащие вповалку тела тяжелораненых бойцов и сероглазая девушка в рваной солдатской гимнастерке. «Может, знаешь Иванихиных? Я их старшая дочка, Тоня…»

Воспоминание нахлынуло так неожиданно, что Подтынный растерялся. Он стоял посреди комнаты, неловко расставив ноги, обхватив правой ладонью кожаную кобуру пистолета.