Иван Аксаков - Письма И. С. Аксакова к А. Д. Блудовой

Прошу Вас засвидетельствовать мое глубокое уважение графу.

18 июня 1854 г. Курск

Вы, верно, руководствуетесь какими-нибудь особенными соображениями при посылке ко мне писем. Ваше письмо, писанное 18 мая, получено мною 18 июня, т. е. ровно через месяц! Кажется, оно съездило в Москву, потом воротилось к Вам в П<���етербург> и затем уж отправилось по назначению. Это письмо служит, впрочем, ответом на мое письмо, еще не полученное Вами, в котором я излагаю разные свои предположения. Итак, от Дуная мне должно отказаться. В таком случае я докончу возложенный на меня труд, а потом уже, разделавшись с Географическим обществом, постараюсь прикрепить себя и весь свой душевный неугомон к Дунаю, или к Одессе – или к другому месту, где происходит всемирная передряга. Я не могу сложить с себя так легко «почетное звание» описателя ярмарок: для этого надобно заплатить 2000 р<���ублей> сер<���ебром> взятые мною у Общества. Но я решался и на это, – в случае возможности перейти на Дунай. Теперь же это не стоит и делать потому, что через 3 1/ 2месяца мои разъезды должны окончиться. Нельзя сказать, чтобы ярмарок не было. Они существуют; купцы, всеми силами домогающиеся денежной выручки за товары, в которые посадили свои капиталы, возят «на авось» свои товары туда, куда прежде не возили, или в большем количестве, – но дело кончается обыкновенно тем, что товары непроданные едут обратно и купцы терпят убытки. Тем не менее ярмарки могут быть описаны и теперь, – но в настоящую минуту они не то, что были в прежние годы и не дают верного понятия о нормальной своей деятельности.

Вы говорите, что под моим именем ходят какие-то нехорошие стихи. Не знаю, какие это. Я точно написал стихи, которые злонамеренными людьми легко могут быть истолкованы в дурную сторону. В них говорится о необходимости для России обновиться через сознание, отречься от лжи и идти иным, чистым путем, и проч., и проч. Такой чистый высокий подвиг предлежит России, что он требует и от нас соответственного очищения в духе. Впрочем, Вы, верно, не желаете, чтобы я распространялся об этом предмете. И не буду. А жаль, что и теперь, несмотря на весь огромный смысл переживаемой нами минуты, честным людям зажимают рты. Помоги Бог России!

Благодарю Вас от всей души за все Ваши хлопоты, передайте мой дружеский поклон Шеншину и попросите его, как скоро он поедет через Харьков или Полтаву, справиться обо мне на почте: там знают – в городе ли я и где именно, на какой квартире. Он уже проезжал однажды через Харьков, но архиерей не знал моего адреса и потому Шеншин, спросивший обо мне архиерея, не мог найти меня.

Будьте здоровы, графиня.

21 окт<���ября> 1858 Москва

Благодарю Вас за скорый ответ, добрая Антонина Дмитриевна. Спешу объясниться перед Вами, что моя просьба к Ковалевскому [13]вовсе не есть желание как-нибудь, без надобности, придать важность, блеск и треск нашему литературному делу. Я вполне готов следовать совету Вашего батюшки – не беспокоить такими просьбами государя, но дело в том, что это существенная необходимость, и граф, получая по своему положению все без затруднения, даже не подозревает тех трудностей, которые существуют для нас, бедных смертных, в выписке книг и газет. Почтампт всякий год публикует, какие чрез посредство его, могут быть выписываемы иностранные журналы и газеты. В этом списке нет ни одного славянского издания (даже польского), ни греческих, ни многих, многих газет. Ну как их получать? Мы и получаем кое-какие чрез М. Ф. Раевского [14], с оказией , но все это приходит несвоевременно, да и оказии, при теперешних наших отношениях к Австрии, стали все реже и реже. А выписывать чрез русский почтампт, повторяю, нельзя потому, что они не находятся в его списке, а в списках не находятся потому, что при почтовой цензуре не полагается цензоров для этих языков и наречий. Вы всего этого не знаете. Выписать книгу! Через почту, т. е. от книгопродавца, чтоб он прислал по почте, – и дорого, и долго, если книга новая. Но с книгами все еще легче, нежели с периодическими изданиями. Самый дешевый способ – это почтовая пересылка, ибо во всех странах мира цена за пересылку газет и журналов, назначается в пятьдесят раз [15]менее чем за обыкновенную пересылку. Например, есть и у нас в России, вы платите почтовой газетной экспедиции 1 р. 50 к. сер<���ебром> в год за пересылку еженедельного журнала, какая бы толщина ни была, а за одни письма в один лот пришлось бы платить за 52 раза – 5 р. 20 коп. А таможня, а цензура! Вот почему, желая установить удобные и правильные сношения с славянами, я подал такую просьбу Ковалевскому. Ох уж эти мне «некоторые обстоятельства», заставляющие повременить !

Впрочем, если Вы знаете способ верный и надежный для правильного, своевременного, скорого получения славянских и новогреческих газет и журналов, сообщите его мне, прошу Вас. Мне тогда не нужно будет никакого «изъятия из правил», к которому прибегаю потому, что другого способа на ведаю.

Будущий IV номер «Беседы» весь направлен против Австрии. Обратите внимание на две статьи: в изящной словесности «воспоминания офицера о 1849 годе» [16]и на статью в обозрении «Западные славяне» и на мои примечания под ними.

Читали ли Вы мое объявление о «Парусе» [17]и что Вы про него скажете? К несчастью, «Парус» при первом своем появлении, вступил в борьбу. Вот какая у меня вышла история с вывеской!

Я нанял для себя, для конторы и для помощника своего нижний этаж дома княгини Голицыной, на Никитской. В бельэтаже живет князь Львов с княгиней, родной сестрой В. А. Долгорукова [18]. Я повесил было над своими окнами, аршина два или более ниже окон князя Львова, вывеску «Контора журналов „Р<���усская> беседа“», «Сельское благоустройство» и газеты «Парус», но княгиня Львова чуть не упала в обморок от мысли, что на доме, где она живет, будет вывеска, она сочла это оскорблением своему аристократическому достоинству и бросилась искать покровительства у князя Крапоткина [19](обер-полицм<���ейстера>) и к удивлению нашла в нем покровителя и, кажется, человека, разделяющего ее образ мыслей. Напрасно ей многие говорили, что она такой же жилец, как и я, что если ей вывеска не нравится, то она купи себе дом и живи в нем, или [20]нанимай уже оба этажа; что вывеска это – не питейного дома, а литературная [21].

Куда! На стены лезет от бешенства. Полиция, разумеется, не имела никаких законных причин не дозволять вывески. Я лично раза два объяснялся с Крапоткиным. Сначала он хотел придраться к тому, что «вывеска длинна, что портит красоту фасада», но все эти причины, разумеется, оказались негодными. Потом он стал уговаривать меня, чтоб я уступил, уважил «предрассудки дамы, что он сам знает, что это глупость, но чтоб я вошел в его неприятное положение» и проч. и проч., наконец дал слово, что вывеска будет, что он это уладит, но вместо того, после частых совещаний с Львовыми, он, наконец, через неделю, прибег к следующему ловкому выходу: призвали управляющего домом княг<���ини> Голициной (она сама за границей) и заставили его дать показание, что «он с своей стороны на вывеску согласен, но так как кн<���язь> Львов объявил ему, что он немедленно съедет с квартиры, если вывеска будет, то он вынужден, для выгод своей доверительницы, предпочесть того, кто ей больше платит, а потому и на вывеску соглашается только в том случае, когда князь Львов на это согласится». Таким образом мне в вывеске отказано. Как Вам нравится это беззаконие, это невежество, эта дикость, эта грубость людей [22]большого света российского! Мне ничего не остается, как дать этому наибольшую гласность. Прошу Вас передать это от меня Анне Федоровне [23]. Пусть подразнит кн<���язя> Васил<���ия> Андр<���еевича> Долгорукова. Я послал публикацию в газеты, что контора моя вывески не имеет по такой-то причине, не знаю, напечатают ли. Придется писать о том в «Le Nord». Скажите Вашему приятелю Василию Андреевичу, чтоб он написал сестре, чтоб она не позорилась. А я уже было повесил вывеску в самый день выхода в «Москов<���ских> ведомостях» моего объявления о «Парусе»! Правда, что вешать я не имел права, до возвращения мне от обер-полицмейстера утвержденного рисунка, но я сделал это потому, что мне было известно, что часть и квартал донесли, что рисунок и выбор места сделаны правильно и обер-полицм<���ейстеру> оставалось исполнить одну формальность. Но он [24], узнав о желании княгини Львовой [25], вывеску заставил меня снять, а рисунка все же не подписал. Княгиня Львова боится, что «будут думать, что она издает эти журналы (!) и сочтут ее славянофилкой, т. е. принадлежащей к обществу, „в котором люди ходят с усищами и бородищами !“»