Иван Падерин - Ожоги сердца

Жалко, частые пороги и перекаты не дают сыну присмотреться к разновеликим горам и скалам. Целые ансамбли нерукотворных сооружений то приближаются к реке, то удаляются от нее. Вон гряда горных вершин, кажется, подпирает небо, не дает ему приземлиться. И над этой грядой возвышается величественное сооружение природы — гора Церковная. Она напоминает Архангельский собор в Кремле, построенный в начале шестнадцатого века, с таким же куполом, только в сто крат меньше, и храм на миллионы лет моложе горы Церковной.

К реке подступают скалы, утесы, местами они обрели формы замков, дворцов с многоярусными балконами — снимай с них копии и украшай проспекты столичных городов. В тихих и гладких заводях они отражаются в хрустально чистой воде, и дух захватывает от радости, что есть такие творения в природе. Я смотрю на них глазами сына: он окончил архитектурный институт, собирается стать зодчим; вижу на его лице восторженное удивление, и мне не надо угадывать, о чем он думает сейчас…

Устойчивая красота гор и скал подсказала человечеству — зодчим еще древних веков, — какие следует строить жилища, памятники, города и архитектурные ансамбли. Природа искони мать разумных свершений и непримиримый мститель за малейшее надругательство над ней.

Проходим Ерёмин плес. Над ним справа возвышается Светлая скала. На ней время изваяло великанов — бородачей в длинных рясах. Глубина плеса перед скалой до шести метров, но вода настолько чистая и прозрачная, что, кажется, можно рукой достать дно. В ней находят зеркальное отражение и небо, и скалы с причудливыми ликами великанов. Здесь природа напоминает совместное творение архитекторов и скульпторов.

По каменистому дну, окрашенному голубизной отраженного неба, ходят косяки хариусов. Сытые, никакого внимания к насадке на моем крючке. В синеющей глубине у самой скалы прилипли ко дну два тщательно обточенных кругляка метровой длины. По бокам янтарные крапинки. Это таймени, красноперые красавцы горной реки. Они лениво пошевеливают плавниками, и тоже никакого внимания к моей насадке.

Интересно, сможет ли соблазнить их Виталий Бобешко? Он уже вышел на плес. Тихо, почти шепотом, с замиранием сердца и с завистью, подсказываю ему:

— Таймени…

— Не старайся, — ответил он, — они здесь после ночной жировки отдыхают. Дневной сон. Будить бесполезно…

Впереди Бандитский перекат. Уже слышен гул воды. Первое серьезное испытание нервов и нашей слаженности на этом пути. Дело в том, что вода в реке к осени убавилась и Шайтаны — подводные камни выстроились шахматным порядком от берега к берегу, обнажили свои острые клыки. Между ними кипящий поток воды будет бросать лодку на самые опасные камни, располосует резину, и тогда… Что тогда? Проверяй себя и свою способность одолевать растерянность.

Именно это я прочитал на лице Виталия Бобешко. И разумеется, скрывая свою тревогу от сына, вместо удочки быстро взял в руки шест.

— Правильно, — одобрил мои действия командор, на мгновение повернувшись ко мне лицом. Похоже, он спиной почуял мое волнение перед нарастающим шумом переката.

В сентябре сорок второго года в Сталинграде все держалось, как говорится, на волоске.

По заданию Николая Ивановича Крылова — начальника штаба 62-й армии — я должен был уточнить обстановку в районе элеватора и Дар-Горы, где занимали оборону части 92-й бригады, связь со штабом которой была прервана.

Пробирался я туда ночью вдоль Волги под прикрытием высокого берега. Сразу же, чуть ниже устья Царицы — так называется речка, разделяющая город на южную и северную части, — наткнулся на скопление автомашин разного назначения. Между ними копошились люди, большинство в военной форме.

— Где штаб бригады? — спрашиваю одного, другого, третьего… Отвечают невнятно. Наконец столкнулся со связистом с телефонной катушкой на загорбке. Он сказал:

— Был на улице Кима… Бери нитку в руки. Она доведет до подвала каменной школы, а кого там застанешь — не знаю.

— А ты куда с катушкой?

— Приказано дать связь командиру и комиссару.

— Где они?

— Не знаю… Где-то лодка для меня приготовлена, буду разматывать катушку до острова…

Мне стало ясно: командир и комиссар переправились через судоходный рукав Волги на песчаный остров и оттуда рассчитывают руководить боевыми действиями бригады.

Взвившиеся перед берегом ракеты осветили перед моими глазами два грузовика — полуторку и трехтонку, — стоят на дисках без резиновых скатов, разутые, но я не стал вникать, кто и зачем это сделал.

На стремнине реки вспыхивали частые взрывы мин. Гитлеровские минометчики вели огонь по Волге залпами, стараясь поразить ночных лодочников, доставляющих с той стороны Волги людей и боеприпасы.

Телефонный провод привел меня к подвалу кирпичной школы.

— Здесь штаб? — спросил я часового у входа в подвал.

— Был и выбыл.

— А ты кого охраняешь?

— Проходи, увидишь. Там политотдел.

В подвале, где находился штаб, пусто. Под ногами шуршат клочки бумаг, рваные папки. Из дальнего угла сочится тусклый свет лампы-коптилки. Там за столом с двумя телефонами сидел усталый человек в длинной, не по росту, запыленной гимнастерке, в петлицах по два прямоугольника, или, как мы тогда говорили, по две шпалы, на рукаве звездочка — батальонный комиссар. Я предъявил ему свое удостоверение. Он назвал себя:

— Старший инструктор политотдела Власов Борис Семенович.

Невдалеке от него за школьной партой сидел еще один политработник с двумя кубиками в петлицах.

Послышался зуммер полевого телефона. Власов поднял трубку и ответил привычными в ту пору фразами штабных офицеров:

— Держитесь… Прикрой левый фланг пулеметами… Без приказа ни шагу…

Затем поднял вторую трубку:

— …Яковлев! Ты мне и нужен… Тяни орудие на прямую наводку… Пополнение? Сейчас получишь. Посылаю к тебе помощника по комсомолу…

Он кивнул сидящему за партой политруку с помятой каской в руках. Тот быстро встал, нахлобучил каску на голову и, ни слова не говоря, ушел на подкрепление в батарею Яковлева.

— Где штаб, где командование бригады? — спросил я.

— Были здесь. Сейчас не знаю где. Уточним, — ответил Власов и, повременив, пояснил, что он остался здесь за комиссара и за начальника политотдела бригады.

Перед его глазами топографическая карта города. На ней обозначены позиции бригады. Продолговатые кружки, скобки, нарисованные красным карандашом, напоминали разорванную цепь и, казалось, кровоточили и у подножия Дар-Горы, и перед элеватором, и на подступах к Астраханскому мосту. Батальоны, не имея связи с командованием бригады, действовали разрозненными группами. Но Власов не унывал. Он просил меня доложить генералу Крылову, что морские пехотинцы-североморцы будут сражаться мелкими группами до последнего вздоха…