Иван Падерин - Ожоги сердца

— Самых надежных, ловких и выносливых, — предупредил он меня.

Стремясь отомстить за гибель Андрея Таволгина, я включил себя в список первым, затем подобрал еще девятнадцать, которых хорошо знал. Знал по мирной жизни, по соревнованиям за честь района, особенно в лыжных гонках. Все значкисты ГТО.

Быстро переговорив с каждым, я представил список комиссару. Тот, взглянув на список, сразу вычеркнул синим карандашом первую фамилию, сказав сердито:

— Не суйся, куда не просят…

Пришлось вписать вместо себя Мишу Ковалева. Мы все называли его не Михаил, а именно ласково — Миша. В Степном он возглавлял спортивно-массовую работу среди молодежи, на фронте проводил политинформации, выпускал боевые листки, помогал мне обеспечивать выполнение боевых задач. Среднего роста, лобастый, поразительно выносливый, ходил, раскачиваясь всем корпусом. На лыжных гонках на большие дистанции он всегда вырывал у меня победу на последних километрах. Почти всю дистанцию идет враскачку, потом спохватится — и завихрится снег за его спиной, идет с нарастающей силой до самого финиша. Прибежит, переведет дыхание — и готов к новому броску или затеет борьбу. Боролся он по-медвежьи: сграбастает сильными руками, оторвет от земли и ходит по кругу, пока его противник не закричит «сдаюсь». И здесь в батальоне Миша устраивал такие обогревы на снегу в морозные утренники: вроде зарядки. На рукаве гимнастерки звездочка, на петлицах четыре треугольника — заместитель политрука по званию и должности.

Я не включил его в первый вариант списка, рассчитывая, что он заменит меня, если не вернусь. К тому же в день призыва его мать Ксения Прохоровна Ковалева наказывала мне:

— Сергеев, маво Мишутку придерживай, бывает, шибко азарту поддается, круглой сиротой оставит…

Ушли мои комсомольцы в разведотдел штаба дивизии уточнить задачу. Лучшие лыжники батальона. Комиссар дивизии «отлучил» меня от них. Досадно и обидно. Я пытался доказать ему, что я с семи лет на лыжах, родился и вырос в снежной тайге. Отец работал на прииске, жили мы в бараке дражного поселка, в шести километрах от рудника, где была средняя школа. Выпадал первый снег, и я вставал на лыжи. В школу и домой — через перевал на лыжах. С первого класса до окончания десятилетки так натренировался, что самые опытные таежные лыжники уступали мне дорожку. А когда решением обкома комсомола перевели меня на комсомольскую работу в Степной район, то здесь стал заводилой лыжных гонок, военизированных переходов из села в село с полной выкладкой, с ночевками в сугробах. А тут вроде дисквалифицировали.

— Расхвастался, но не убедил, — выслушав мои доводы, сказал комиссар.

— Прошу проверить… Прошу разрешить возглавить эту группу…

— Политрук Сергеев, — прервал меня комиссар, — не играй в героя. Вот приказ: ты назначен не в группу, а комиссаром лыжного батальона.

Не то вслух, не то про себя подумал: «Поторопились, рано, не справлюсь».

— Приказы старших начальников не обсуждаются, а выполняются, — строгим голосом напомнил мне комиссар дивизии. — Приступай к исполнению обязанностей.

Вечером, перед сумерками, двадцать моих односельчан выстроились на опушке березовой рощи. Все в белых халатах, автоматы и лыжные палки обмотаны марлей. Белые призраки. На загорбках пакеты с толовыми шашками. Мои друзья знали, куда и зачем идут. Последовала команда:

— Сдать комсомольские билеты…

Прохожу вдоль строя, и на мою ладонь ложатся книжечки с оттиском профиля Ленина. Принимая билеты, заглядываю каждому в глаза. Быть может, кто-нибудь скажет, что передать родителям, братьям, сестрам? Никто ни слова. Промолчал и Миша Ковалев. Вспомнил слова его матери: «Маво Мишутку придерживай…» Но сдержался, ничего не сказал ему, ведь он идет в этой группе вместо меня. Вернется, тогда напомню…

Взвилась зеленая ракета, и лыжники тронулись. Смотрю им вслед и думаю: теперь-то кто-нибудь да оглянется и хоть взглядом даст мне понять, с каким настроением пошел на задание. Но никто не оглянулся… Прошли сутки, вторые, и никто не вернулся.

В ночь на 30 декабря 1941 года была освобождена Калуга. Утром за Окой, перед взорванным мостом на развилке двух шоссейных дорог наши разведчики обнаружили следы жестокого и неравного боя. Там были подняты сначала двенадцать, потом еще восемь убитых лыжников неизвестной части, без документов. Нашел я среди них и Михаила Ковалева. Он лежал ближе других к развилке дорог, уткнувшись лицом в сугроб. Под грудью автомат. В магазине ни одного патрона. Руки голые. Видно, разгоряченный, прикрывая отход товарищей, он не чуял мороза. Похоже, в последний момент поднялся с гранатой, швырнул ее и был срезан густой очередью пулемета.

Смог бы я так проявить себя в этом неравном бою — не знаю, но Михаил Ковалев исполнил в группе лыжников те самые обязанности, какие положено было исполнить мне. Он пошел вместо меня — и не вернулся.

Тогда, глядя в неподвижное лицо Миши Ковалева, я вдруг мысленно встретился со взглядом другого родного мне человека, который приближался ко мне из туманной дали сибирской тайги. Среднего роста, коренастый сибиряк, плечи крутые, походка ровная, лоб с высокими залысинками чуть сморщен, в уголках широко поставленных глаз собрались метелками морщинки, рыжие усы и округлая борода, испытующий взгляд карих с прищуром глаз — все нацелено на меня, в мое сердце, с готовностью подать мне свои сильные руки и спросить: «Ну как, сын, еще не потерял веру в себя?» Это мой отец. Я во многом похож на него, только, кажется, сердце у меня не такое выносливое, как у него. Он никогда не жаловался на трудности. И мысленно я ответил ему: «Трудно, отец, но пока держусь».

Отец был слепой, когда провожал меня на фронт. Он потерял зрение еще в тридцатые годы, а здесь я видел его пронизывающий взгляд. Нет, это не его глаза. Это глаза матери. У нее удивительно проницательный взгляд: с детства я не мог утаить от нее ни одного своего греха. Сию минуту она стоит рядом с отцом, закрыв глаза, чтоб не видеть моего горя — ведь я еще не умею воевать и не оправдываю ее надежд…

Да, что и говорить, тяжело было переживать первые горькие потери лыжного батальона. И воевать-то мы в самом деле еще как следует не умели. Помню, на пути к Полотняному заводу нас встретили разведчики.

— В березовой роще справа и слева от дороги черным-черно захватчиков, — сказали они, — похоже, готовятся контратаковать…

Мы залегли, начали окапываться. Прошла ночь — тишина. Утром послали дозорных. Те вернулись и подтвердили: в роще полно пехотинцев противника, все стоят у берез и чего-то ждут. Ждали и мы, а трескучий мороз не давал дышать. Подошел стрелковый полк. Надоело мерзнуть. К вечеру послали лазутчиков. Те вскоре вернулись с трофейными автоматами, по три-четыре штуки у каждого.