Иван Падерин - Ожоги сердца

— Не пойдут фрицы в контратаку, они возле берез мерзлые сны смотрят.

— В чем дело?

— Гестаповцы у них за спиной с пулеметами. Ждут нашего наступления.

Ночью мы атаковали березовую рощу. Пальбы почти не было. Боялись в темноте своих задеть. Больше работали лыжными палками. Замерзшие завоеватели падали от легкого толчка. Потом штаб дивизии передал сводку: в рукопашном бою разгромлено до двух батальонов пехоты противника. На поле боя осталось более трехсот гитлеровцев.

Бой, конечно, был, но и мороз помог. Он пришел сюда с ветром и очень вовремя, застигнув гитлеровцев на пути отступления по большим дорогам. По малым и проселочным они не двигались, в мелкие населенные пункты не заглядывали, а мы кружили именно так. Погреемся, передохнем в хатах — и дальше таким же путем. Признаться, кое-когда и побаивались приближаться к большим дорогам; ведь лыжная кавалерия так и должна действовать — по околицам, перелескам шорох наводить. На этом этапе батальон не нес больших потерь, но и противник с его мобильной техникой отступал не с такими потерями, какие должен был нести, если бы мы устраивали налеты и засады более решительно. Ведь как-никак в батальоне более четырехсот лыжников-сибиряков! Потом, чуть позже, пришли к нам умение и тактическая грамотность. Мы стали не вытеснять гитлеровцев с захваченных территорий, а окружать и уничтожать их или брать в плен.

Сталинград, Донбасс, Запорожье, Одесса, Ковельская операция, освобождение Польши, Кюстринский плацдарм, штурм Берлина — по такому пути прошел наш батальон, влившись в состав 284-й стрелковой дивизии. После Сталинградской битвы эта дивизия стала именоваться 79-й гвардейской. К той поре от первого состава батальона осталось в строю несколько десятков человек, а после Берлина — считанные единицы…

И теперь, когда память возвращает меня на пройденные дороги войны, я начинаю свою исповедь перед строем боевых друзей и товарищей, которые не вернулись домой, но живут в моем сознании. Они всегда со мной, я их вижу и слышу, как на поверке в строю. Андрей Таволгин, Миша Ковалев на правом фланге моей памяти.

Прошли годы. Я и моя жена, живя в Москве, все чаще и чаще стали рассказывать детям о Сибири, о Степном районе, откуда я ушел на фронт вместе с комсомольским активом района. С годами дети стали проявлять интерес к нашим рассказам. И когда старшей дочери Оле исполнилось шестнадцать, Наташе пятнадцать и сыну Максиму четырнадцать лет (они у нас погодки), начались допросы:

— Когда же мы побываем в тех краях, где прошла ваша молодость?

— Молодость у нас была короткая, — уклончиво отвечал я.

— Так уж сразу и постарели…

— Война укоротила ее, — помогла мне жена.

— Значит, тем более надо бывать там чаще, хотя бы в наши каникулы. Или кого-то боитесь в родном краю?

Такой вопрос пронзил меня, перехватил дыхание, однако и жена, зная, какую переписку я веду с родственниками погибших друзей, тоже промолчала. Трудно, очень трудно спорить с детьми, когда они взрослеют. Пришлось отступать шаг за шагом, затем объявить:

— Едем…

Победа детей над родителями состоялась. Особенно ликовали средняя дочь и сын. Старшая не могла поехать — готовилась к вступительным экзаменам в институт. Жена оставалась с ней.

Скорый поезд перевалил через Урал, с нарастающей быстротой укорачивая мне время на поиски нужных слов к предстоящим встречам с родителями, с братьями и сестрами воинов-односельчан, что уходили со мной на фронт и не вернулись. В отличие от дочери и сына я готов был затормозить поезд и тем отдалить встречи.

После Омска я прилип к окну вагона. Справа сын, слева дочь. Они задыхаются от восторгов: неоглядная степь плывет под розовеющий вдали небосклон, а вблизи мелькают белоногие березки, голубоватые озерца в зеленых обручах камышей и бесконечный частокол телеграфных столбов, похожих на кресты с белыми матрешками изоляторов. Все для них здесь в диковинку. Даже скворцы на проводах удивляют их до восторженных вскриков:

— Это же Сибирь, а скворцы такие же, как под Москвой…

Они переглядываются, смеются, стараясь развеселить меня. Но ни у них, ни у меня не хватает сил заглушить мою память. Мысленно я уже переместился в теплушку воинского эшелона, который мчится на запад с резервными частями СИБВО на усиление обороны Москвы. Какие сильные и красивые парни сидят рядом со мной на скамейке перед открытой дверью теплушки. Подбадривают друг друга, вспоминают целованных и нецелованных подружек. Мелькают семафоры станций и полустанков с такой быстротой, что кажется, устали гнаться за нами. Отстают поля и перелески Сибири. Парни подсвистывают, подгоняют их — не отставать! И никто из них не думает, что видит родную Сибирь в последний раз.

В ночь на 17 октября 1941 года эшелон остановился недалеко от Москвы в Люберцах. Быстро выгрузились. Комсомольский батальон был направлен в центр столицы нести патрульную службу. Штаб батальона разместился на Малой Бронной, в помещении Главного пробирного управления. Первой роте, сформированной из лыжников, поручено патрулировать улицы и переулки, как значилось в распоряжении, «в квадрате Б-4, включая Никитские ворота, площади Пушкина, Маяковского, Восстания».

Поздно вечером того же дня в штабе батальона поднялся переполох: на улице Горького и на Садовой-Кудринской нет ни одного патрульного! Куда они девались?

Бежим вместе с комбатом вдоль Садового кольца, затем по улице Горького. Патрульных не видно. Они как сквозь землю провалились, почти сто двадцать человек. Где их искать? Мечемся из переулка в переулок, из двора во двор. Возле углового дома перед площадью Пушкина нас остановил сотрудник управления НКВД города Москвы.

— Сибиряки, своих орлов ищете?

Пришлось сознаться:

— Потеряли… Кто их умыкнул?

— Умыкнем, если не найдем командиров.

— Где они?

— Катаются.

— Как катаются?

— Спуститесь в метро «Маяковская» и полюбуйтесь…

Несемся к площади Маяковского, не чуя под собой ног. Шутка ли, потерялась целая рота. Врываемся в вестибюль станции метро. Вот они… Трое крутятся перед контролерами — девушками в красивой форме служащих метро, остальные на эскалаторных лентах курсируют вниз и вверх, что называется, несут патрульную службу на «лестнице-чудеснице». Все с карабинами и автоматами, привлекают к себе внимание беспечностью и чудачеством. Они уже вошли в роль развлекателей запоздалых пассажиров-москвичей. На лицах неописуемый восторг, в глазах детское удивление и жадность запомнить увиденное навсегда, на всю жизнь. Подземный дворец с высокими сводами, опорные колонны ослепительного блеска, белизна стен, полированный мрамор, люстры в золотистых оправах, теплый и чистый воздух — все заворожило их. Казалось, в тот час они забыли, не верили и не хотели верить, что идет война, что и Москве и этому замечательному метро угрожает опасность.