Алексей Самойлов - Расставание с мифами. Разговоры со знаменитыми современниками

– Новая повесть (она сейчас в работе) – «Путешествие на тот свет» – абсолютно не похожа на то, что я сочинял до сих пор. Не знаю, правда, насколько меня хватит, потому что, работая помногу и ежедневно, я рискую здоровьем. Мне все-таки семьдесят семь лет, и этого обстоятельства не могут отменить гантели, которые Вы видите в моей комнате…

– Почему успешный писатель Владимир Кунин, книги которого в мягких обложках и твердых переплетах продают ныне повсеместно от Москвы до самых до окраин (в книжном магазине «Москва» на Тверской есть даже отдел «Кунин» рядом с отделом «Акунин»), живет, тем не менее, не дома, в родном Питере, а в баварском городе Мюнхене, я Вас спрашивать не буду. Каждый живет, где хочет и может. Слава Богу, что мы дожили до таких свободных (по крайней мере, в смысле свободы передвижения) времен…

– Лет десять назад меня пригласили в Москву на RenTV, и мой старый друг Эльдар Рязанов взял у меня интервью для Интервидения. «Ну, почему, Володя, – спросил меня Элик, – ты живешь в Мюнхене: ведь я тебя и Ирочку знаю столько лет?..»

И я начал тупо объяснять, почему живу в Мюнхене. Да потому, что, когда в Песочной, в крупнейшей онкологической клинике, моей жене в конце 93‑го предстояла вторая операция, профессор сказал: «Владимир Владимирович, мы будем завтра оперировать Ирину Викторовну. Пожалуйста, привезите сегодня бинты, марлю, вату: у нас нет перевязочного материала». Я помчался в город, в свою больницу, где мне четыре жды оперировали мои несчастные почки, где у меня друзья, и попросил их помочь с перевязочными материалами.

И когда прооперировали мою жену, ради которой я готов на что угодно, даже на убийство, тот же профессор в Песочной отвел меня в сторонку: «Увози ее отсюда. У нас нет препаратов химиотерапии, которые ей необходимы. Иначе через несколько месяцев ее не станет».

И я полетел в Мюнхен, где в нескольких издательствах выпустили «Интердевочку» и «Иванова и Рабиновича», в Мюнхен, куда я с 89‑го все время ездил по рабочей визе. Пришел к министру культуры Баварии с переводчиком (я тогда не настолько владел немецким, чтобы общаться с баварским министром культуры), представил медицинские справки из Песочной, переведенные на немецкий язык, и сказал, что моя жена больна и мне нужна постоянная виза в Германию. Министр ответил: «Нет проблем», и на следующий день я получил бессрочную визу. Союз писателей Баварии начал меня патронировать, мне дали какой-то грант. Ире сразу же начали делать необходимую химиотерапию и вытянули ее. С тех пор, с 94‑го, мы с Ирой живем в Германии.

Через семь лет, в апреле 2001‑го, Ире сделали третью операцию – метастазы в печени. Пять часов ее оперировали лучшие хирурги Мюнхена. И для этого не надо было никаких знакомств, никаких денег: операция стоила 70 тысяч марок, но все, включая и последующую реабилитацию на специализированном курорте в Австрии, покрыла медицинская страховка.

Все это достаточно сокровенные вещи – не будешь же этим делиться с каждым встречным-поперечным. И когда меня в сто первый раз спрашивают, почему успешный русский писатель живет в немецком городе Мюнхене, я отвечаю, что это мой последний дом творчества. Раньше был дом в Репино, теперь – в Мюнхене. И даже когда делаю последний поворот перед заездом в свой гараж, под дом, всякий раз говорю: «Репино» – и въезжаю в автоматически открывающийся гараж. Оттуда в лифте поднимаюсь в свою квартиру.

Мне это удобно. Я хочу жить именно так. Мы с Ирой так хотим жить. Много работаем. Она сидит за компьютером, рисует новые модели одежды, она – художник-дизайнер. А я сочиняю новые романы.

Живем нормальной рабочей жизнью, часто принимаем гостей. А как только заканчиваю очередную работу – сразу же на аэроплан и лечу куда-нибудь открывать новые для себя земли. Вот недавно открыл Барселону. Открыл, изумился и думаю сейчас: а не прожить ли мне здесь остаток жизни и не умереть ли в Барселоне? Так мне понравился этот город, чем-то неуловимо похожий на Ленинград. Тот Ленинград, который вижу в своих снах, а не тот, что встречает меня, когда я приезжаю сюда из Мюнхена.

– Приезжаете, как посмотрю, нередко. Начинали мы эту беседу прошлой осенью, в октябре, завершаем в марте. По делам приезжали?

– По делам – личным, домашним, издательским, кинематографическим. Осенью пробыли почти месяц: нужно было сделать завещания, распорядиться, чтобы в нашей кооперативной квартире хозяйкой осталась внучка Катя, очень толковая, способная девочка, учится на 5‑м курсе университета кино и телевидения. А сейчас собираюсь в Москву: там на «Мосфильме» режиссер Александр Атанесян начинает съемки картины «Сволочи» – о мальчишках из школы альпинистов-диверсантов.

– Снова одна из страниц осточертевшей биографии… Кстати, почему Вы так долго об этом молчали?..

– Боялся за жизнь близких и свою: с нас ведь взяли подписку о неразглашении.

– А как Вы туда попали?

– Сначала я попал в следственную тюрьму в Алма-Ате за вооруженное ограбление продуктового склада.

– А что делал ленинградский мальчишка в Казахстане?

– Мама умерла в первые месяцы блокады. Отец снимал на фронте киносборники о войне. А я был эвакуирован в Среднюю Азию. В пути у меня украли все документы, и, в конце концов, определили в детский дом. Оттуда я бежал, скитался, голодал, примкнул к банде, где были и 18-летние ребята, и такие, как я, 14– и 15-летние подростки. Долго оставался под следствием, поскольку на нас висело убийство сторожа. Прихлопнули его двое взрослых парней, им дали по 12 лет. А с нами, малолетками, не знали, что делать: мы не подходили под соответствующую статью.

После четырех месяцев отсидки у меня в камере появились двое в штатском и спросили: «Хочешь искупить свою вину?» Я ответил: «Да! Готов идти на фронт, защищать Родину!»

На следующий день приехал еще один (с папкой моего уголовного дела, с фотографиями в профиль и анфас). Здесь же, в камере, мне вручили комсомольский билет, фотографию в который вклеили из уголовного дела. Потом в закрытом «воронке» долго везли – я не видел куда: кузов был совсем глухой, только по звуку двигателя догадывался, что едем в гору.

Так я попал в школу альпинистов-диверсантов под начало полковника НКВД Погребецкого, знаменитого альпиниста, заслуженного мастера спорта. Обучали нас пленные немцы из группы «Эдельвейс» и наши, русские, из НКВД. Мы были разбиты на пятерки, в которые собрали таких, как я, из тюрем. Эти мальчишки, способные перерезать глотку кому угодно, ничего не боялись.

Чему нас только не учили – и слалому-гиганту, и стрельбе на скоростном спуске, и умению 250-граммовой толовой шашкой сделать 200-тонный снежный обвал. И еще тому, как убить ножом с расстояния 12–15 метров и как заливать свинец в рукоятку, чтобы нож лучше входил в тело. Мы штурмовали пики на высоте 4000 метров, у нас кровь из ушей шла: 50–52 кг весили только амуниция и немецкий автомат «шмайсер» – у нас тогда коротких автоматов не было. Широкий пояс с толовыми шашками, на груди – газыри, а в газырях, напротив сердца, взрыватели: шлепнуть, если будешь неосторожен, по ним – и сердце у тебя вырвет.