Игорь Дмитриев - Упрямый Галилей

По-видимому, Урбан был раздосадован тем, что Никколини повторял слова Галилея и никак не мог правильно понять всю глубину и очарование излюбленного аргумента верховного понтифика о божественном всемогуществе, аргумента, делающего всякую науку, по существу, совершенно излишней. Да и в Священной канцелярии все никак не могут разобраться с делом Галилея и начать наконец процесс.

Из описания этой беседы видно – папа хотел, чтобы Галилей, а вместе с ним и Никколини, и великий герцог, и многие другие поняли одну важную для Урбана вещь: речь идет (если ограничиться, как бы мы сегодня сказали, мировоззренческим аспектом всей этой истории, отнюдь, естественно, не единственным) не только и даже не столько о космологических проблемах, но о более глубоком вопросе – что есть истина? Когда Святейший говорил о недопустимости накладывать на Бога какие-либо обязательства, он, кроме всего прочего, выражал свое несогласие с позицией Галилея, полагавшего, что существует одно-единственное объяснение природных явлений, которое согласуется с данными наблюдений, опытов и разума и которое надлежит считать истинным. Нет, отвечал Урбан, в Писании сказано «Я [то есть Христос] есть истина». Значит, истина есть Бог, а Бог всемогущ и уже по одной этой причине не может быть одного-единственного истинного объяснения явлений, придуманного человеческим разумом. Человеческое знание, по Урбану, принципиально гипотетично (в первом, «инструменталистском» смысле), и источников этой гипотетичности два: немощь человеческого разума и всемогущество Бога, при том что божественное всемогущество не тождественно божественному произволу (или капризу), оно проявляется в бесконечном многообразии способов регулярного устроения мира.

Заметим, что, в отличие от Беллармино, Урбан VIII никогда не говорил ни послу, ни ранее самому Галилею о несоответствии главных тезисов коперниканской космологии буквальному пониманию библейского текста. Верховный понтифик вел речь о другом: никто, в том числе и натурфилософ, не может накладывать никаких обязательств и ограничений на Господа Бога, ибо это было бы равносильно отрицанию божественного всемогущества, одного из важнейших атрибутов Создателя, ибо ограниченное всемогущество – это нонсенс, так же как и ограниченное всеведение. Но акцент Урбаном делался все же на Божественном всемогуществе, во-первых , потому что именно этот атрибут Всевышнего оказывался в наибольшей степени «под ударом» со стороны Галилеевой концепции науки, а во-вторых , потому что всемогущество Бога упоминается в христианском символе веры: «Credo in unum Deum, Patrem omnipotentem». Умаления божественного всемогущества не допускали даже протестанты, а потому правы в глазах Святейшего те, кто утверждал, что «Dialogo» «более опасен для Святой Церкви, чем сочинения Лютера и Кальвина» 1147.

Получалось, по мнению Урбана, что Галилей, принимая теорию Коперника как verità assoluta , что было доказано экспертами инквизиции, не только нарушил обещание трактовать ее гипотетически, но и сознательно пренебрег одним из центральных догматов христианской веры, в силу чего он обвиняется церковью в распространении формальной ереси, поскольку налицо все необходимые условия для такого обвинения: « error intellectus contra aliquam fidei veritatem » (причем ошибка, допущенная по собственной воле ( voluntarius ), а также отягчающее обстоятельство: « cum pertinacia assertus ». Не потому ли Никколини поспешил завершить разговор, что начал понимать истинные причины папского гнева на Галилея?

В пятницу 6 апреля 1633 года кардинал Франческо Барберини попросил тосканского посла о встрече. Беседа состоялась на следующий день утром. Кардинал сообщил от имени его святейшества, что Галилею надлежит явиться в инквизицию. В свою очередь Никколини высказал пожелание, чтобы ученому разрешили каждый вечер возвращаться в посольство. В ответ Барберини заверил посла, что Галилей не будет содержаться в тюремной камере, ему предоставят хорошие комнаты, которые, вероятно, не будут запирать.

Утром 12 апреля 1633 года Галилей был доставлен в инквизицию. Как он спустя четыре дня писал своему родственнику Джери Боккинери, в помещении инквизиционного трибунала, где его содержали

…все было устроено для того, чтобы я мог продолжать оставаться в уединении, но с необычными удобствами и размахом, в трех комнатах, являющихся частью жилища прокурора Священной канцелярии (Галилею предоставили appartamento del fiscale , то есть квартиру обвинителя, procuratore fiscali . – И.Д .); у меня есть разрешение на прогулки по довольно большой территории. Что касается моего здоровья, то, слава Богу, оно в неплохом состоянии благодаря усердной заботе синьора посла и его супруги, которые всеми силами пекутся о моих удобствах даже свыше того, в чем я нуждаюсь 1148.

Сам «синьор посол» докладывал во Флоренцию, что комиссар инквизиции Макулано принял Галилея «по-дружески и предложил поселиться в комнатах судебного обвинителя, а не в тюремных камерах, отведенных для преступников. Таким образом, он не только находится вместе с членами [инквизиции], но и может свободно выходить и гулять во внутреннем дворике резиденции» 1149.

Слуге ученого было дозволено ему прислуживать, а слугам из тосканского посольства – приносить ему еду утром и вечером. Кроме того, Галилей мог вести переписку 1150.

В тот же день, 12 апреля 1633 года, состоялся первый допрос ученого. Никакой торжественности и помпы, как это иногда изображают в популярной литературе и на живописных полотнах, в действительности не было. Допрос вел Макулано. Кроме того, присутствовал его помощник Карло Синчери, исполнявший с 1609 года в римской инквизиции должность Procuratore fiscali , и писарь. На следующий день папа и кардиналы (римская инквизиция состояла из десяти назначавшихся папой кардиналов и примерно такого же количества клерков) получали резюме или протоколы допроса 1151. Вопросы формулировались на латыни 1152и в третьем лице (например, «Пусть он скажет…» или «Может быть, он припомнит…» и т.д.), тогда как Галилей отвечал от первого лица и по-итальянски. Как заметила Дава Собел, вследствие указанной двуязычности «текст этой драмы (имеется в виду текст протокола допроса. – И.Д .) постоянно вызывает у читателя недоумение, представляя обоих участников действия так, словно <���…> каждый из них двигается в своем потоке сознания» 1153. После каждого допроса обвиняемому предлагалось ознакомиться с протоколом и подписать его. По окончании процесса составлялся итоговый документ, который передавался кардиналам-инквизиторам, а те либо сами принимали решение (после чего оно направлялось на одобрение папе), либо отсылали дело Святейшему.