Игорь Дмитриев - Упрямый Галилей

Последнее утверждение ученого стало его крупной ошибкой. Всем, в том числе и Макулано, было ясно, что Галилей защищал коперниканское учение и делал это весьма убедительно. Предварительная экспертиза «Dialogo», проведенная в сентябре 1632 года, показала: Галилей трактовал гелиоцентризм как «абсолютную истину». Возможно, кое-кто в курии и в Священной канцелярии понимал и другое: Галилей, утверждая на следствии, что в «Dialogo» он не защищал коперниканство и говорил о нем как о гипотезе ( ex suppositione ), играл на упомянутом выше двояком понимании в то время терминов «гипотеза» и « ex suppositione ».

В принципе, в сложившейся ситуации следствие могло пойти по следующему пути: отдать «Dialogo» на повторную (уже формальную) экспертизу, – что и было сделано, – и если эксперты установят, что Галилей в этой книге в действительности защищал теорию Коперника, то это послужит доказательством а) игнорирования им увещания Беллармино (независимо от того, имело ли место предписание комиссара Сегицци или нет); б) умышленного введения цензоров в заблуждение, то есть, как будет позднее сказано в приговоре, получения Imprimatur «хитростью и уловками»; и в) неискренности поведения Галилея на первом допросе, что было в известном смысле хуже всего, ибо свидетельствовало о его упорстве в ереси. А если так, то виновность Галилея не вызывает сомнений и может считаться доказанной, и далее можно было переходить к следующим вопросам: целесообразно ли продолжать допрос в том же духе или перейти к угрозе «применения доводов» (то есть пыток)? каким должно быть наказание? следует ли, и если да, то в какой мере, принимать во внимание иные аспекты процесса (всеевропейскую известность Галилея, его должность математика и философа великого герцога Тосканы, его дружеские отношения с представителями религиозной и светской элиты и т.п.)?

Однако, как мне представляется, ситуация была не столь проста. Конечно, никто не сомневался в том, что скажут и напишут эксперты, тем более что это были те же (или в основном те же) консультанты инквизиции, которые ранее, в сентябре 1632 года, уже давали свое заключение о книге Галилея по просьбе Урбана VIII. Затруднение состояло в другом. Для того чтобы разобраться, в чем именно оно состояло, следует обратиться к событиям, происшедшим после первого допроса.

Прежде всего необходимо было соблюсти формальности, то есть получить заключения экспертов, в качестве которых выступили Ореджи, Инхофер и Паскуалиго. 17 апреля 1633 года их письменные заключения поступили в Священную канцелярию. Наиболее детальный отзыв представил Инхофер. Суть его позиции состояла в том, что Галилей, хотя и заявил в предисловии к «Dialogo» (а также в заглавии трактата), что не будет отдавать предпочтение ни Коперниковой, ни Птолемеевой теории, в действительности рассматривает гелиоцентрическое учение как выражающее физическую картину мира, а не как математический прием, и с помощью аргументов, явно претендующих на статус доказательств, отстаивает реальность гелиоцентрической космологии. Если бы он действительно следовал своим заявлениям, то он должен был бы привести доказательства ложности коперниканских взглядов, чего, однако, он не сделал. (Инхофер, разумеется, был не столь наивен, чтобы принять риторику за доказательства.) Аналогичную оценку дали и другие эксперты – Галилей в своей книге защищал идеи Коперника.

Причем – и это следует отметить особо – в заключении Паскуалиго содержалось указание на несоответствие теории приливов Галилея данным наблюдения: «если принять эту теорию, то <���…> приливы и отливы должны происходить с интервалом в 12 часов, но опыт показывает, что они происходят каждые шесть часов» 1198. Это простое и очевидное (или по крайней мере легко проверяемое) возражение полностью дискредитировало даже в глазах неискушенных в математических и натурфилософских вопросах теологов, да и не только теологов, теорию приливов Галилея, а следовательно, и ее значимость для доказательства движения Земли. Получалось, что тосканский ученый не только защищал гелиоцентрическое учение, не согласующееся с буквальным пониманием священного текста, но защищал его, используя физически несостоятельные аргументы.

21 апреля доклады экспертов были рассмотрены и утверждены на собрании консультантов инквизиции. На следующий день, 22 апреля, Макулано пишет кардиналу Франческо Барберини письмо, в котором, в частности, сообщает:

Прошлой ночью синьор Галилей мучался от болей, которые заставляли его кричать до сегодняшнего утра; правда, после того как во время осмотра я два раза давал ему лекарство, он сказал, что ему стало гораздо лучше, и он хотел бы, чтобы побыстрее закончилось его дело, и я действительно считаю, что так было бы лучше, учитывая тяжелое состояние этого человека. Вчера состоялось собрание ( congregatio ) [консультантов] по поводу книги [Галилея], и было решено, что в ней защищается и преподается мнение, отвергнутое и осужденное церковью, а потому автор подозревается в том, что он его также и поддерживает. В силу этого следует как можно скорее привести дело к завершению, о чем буду ждать указания Вашего Высокопреосвященства, с тем чтобы его в точности исполнить 1199.

Иными словами, Макулано объяснил Франческо Барберини, а через него и Урбану, что скорейшее окончание процесса не только возможно, но и желательно, учитывая возраст и состояние здоровья обвиняемого. Теперь все зависело от того, какие указания придут из Кастель-Гандольфо.

О состоянии Галилея в эти дни известно также из его письма Боккинери от 23 апреля 1633 года:

Я пишу, лежа в постели, к которой я прикован уже шестнадцать часов по причине жестокой боли в бедре, которая, по моему опыту, продлится довольно долго. Некоторое время тому назад меня посетили комиссар [Макулано] и фискал [Синчери], которые ведут следствие. Они пообещали – и заявили об этом как об их твердом намерении – завершить дело, как только я смогу снова встать на ноги, постоянно ободряя меня, убеждая не падать духом. Их обещаниям я доверяю более, чем надеждам, которые поддерживали меня ранее и которые, как показал опыт, основывались скорее на предположениях, чем на реальном знании. Я всегда надеялся, что моя невиновность и честность будут признаны, и ныне я на это надеюсь более, чем когда-либо 1200.

Кроме того, из цитированного выше письма Макулано видно, что комиссар инквизиции, сообщая о заключении экспертов, предпочел не использовать жесткие формулировки Инхофера и Ореджи, согласно которым Галилей принимал «абсолютную истинность» коперниканского «мнения». Более того, из приведенного в предыдущем абзаце фрагмента письма Галилея Боккинери создается впечатление, что Макулано надеялся завершить процесс как можно более мягким приговором, признав ученого подозреваемым (или даже слегка подозреваемым) в ереси, если уж невозможно завершить его предупреждением или увещанием Галилея и наложением на него епитимьи (« spedire con monizioni e penitenze salutari »). Ведь вряд ли формулировка «сильно подозреваемый в ереси» могла поднять дух Галилея.