Александр Куницын - Служат уральцы Отчизне

Позавчера я вновь пересек границу СССР и теперь нахожусь на Родине. Командующий выделил мне место на борту Ан-26 для доставки в Союз. Пришли проводить меня из Кабула все, кто мог. Медсестра Мария Ивановна Иванкович, дорогая наша Санта-Мария, всплакнула. Полковник Василий Иванович Бокин, начальник одной из наших служб, человек, у которого ни при каких обстоятельствах не дрогнет ни один мускул на лице, и тот не удержался — такая получилась минута: на глазах его навернулись слезы, он обнял меня и сказал, что верит в то, что я встану на ноги и вернусь в армейский строй.

Залетали в Баграм, взяли на борт гроб с погибшим летчиком. Увидел, как вносили его в салон, сильно расстроился. Вот так… Я еще жив, а для этого парня — последний полет, и борт «Аннушки» для него — «черный тюльпан», так у нас называют военно-транспортный самолет, предназначенный для перевозки на Родину останков наших парней, сложивших голову в Афгане. Есть о таких стихи, там сказано: «В «черном тюльпане» те, кто с заданий едут на Родину в милую землю залечь…»

Потом был Ташкент. Лететь тяжело. При подъеме и спуске всю руку простреливало. В тот же день добрались до Саратова. Чувствовал себя неважно. Но что в Саратове ударило в голову, так это воздух. Ночью я спал, как убитый. Так хорошо мне не спалось, пожалуй, вечность.

На следующий день долетели до Чкаловска, выгрузили гроб и приземлились снова уже в Ленинграде. Вот здесь до меня полностью дошло, что я на Родине. Трудно передать это состояние… Когда открыли люк, я попросил вынести носилки и положить их на землю. Когда носилки опустили, я забыл про все свои болячки: я действительно наслаждался тем, что лежу на родной земле, дышу нашим воздухом; любовался цветущей зеленью, трогал руками траву.

Потом я увидел подъехавшую машину «скорой помощи». Из нее выбежала молоденькая симпатичная медсестра в легкой блузке, коротенькой юбке, подбежала ко мне со шприцем в руке, чтобы сделать укол. Я в этот момент смотрел на нее такими счастливыми глазами, так улыбался, что когда она присела на корточки, то уронила и сломала шприц. Может, с испугу — приняла за сумасшедшего.

Потом, когда ехали по городу, я смотрел на улицы и вспоминал о своей последней поездке в Питер — было это в 1980-м году, во время Олимпиады. Вот и теперь, снова вернулся в этот город. Как все-таки изменчива судьба!..»

Чем можно измерить мужество человека? И есть ли такая мера? Но если она все-таки существует, это, наверное, мера испытаний, которые вынес человек, выдержал с честью, выстоял, победил.

Ранение, операции в Кабульском госпитале — это были первые беды, но оказалось, они означали только начало. В Ленинграде Валерия Буркова ожидали новые испытания, гораздо труднее прежних.

В окружном госпитале ему пришлось на себе убедиться в том, что здесь отношение медперсонала к раненым совсем иное, чем в Афганистане. Почему? Наверное, оттого, что далекой войны отсюда не видать и не слыхать: газеты в то время ведь почти ничего не писали о том, что там воюют и гибнут наши ребята. Так что контраст с Кабульским госпиталем показался разительным.

В первый же день Валерий получил нагоняй. Задержался на улице, куда его выкатили на коляске. Да как было не «тормознуться», он умышленно оттягивал время возвращения в пропитанную лекарственным духом палату: истосковался все-таки по дорогим сердцу картинам нашенской стороны. Когда его стали отчитывать, Валерий оправдывался:

— А вот в Кабульском госпитале из этого проблемы не делали.

— Здесь мы вам не Афган, а Союз, — услышал он. И еще кое-что в том же духе.

«Бог с ними, с ихними порядками, — уныло размышлял Валерий. — Пусть, лечили б только скорей…» Но вот уже три дня прошло, а к нему никто из врачей так и не подходил, черед не дошел, что ли. Заходил однажды врач в палату, но к другому больному; Бурков окликнул его и спросил:

— Будут ли меня осматривать и лечить?

— А что вас смотреть? Мы и так из истории болезни все знаем, — невозмутимым тоном ответил медик.

— Но говорят, лучше раз посмотреть, чем…

— Мы сами знаем, что делать, — оборвал разговор врач.

Через день палату посетил другой врач, Виктор Палий, подошедши к Буркову, он вяло поинтересовался:

— Что беспокоит?

— Рука горит, спасу нет… Еще — душа. Хватит мне валяться! Лечиться надо. Сколько можно тянуть? Мне на службу пора.

— Шутить изволите? — доктор, из гражданских, в глазах которого доселе дремало выражение явно скучающего человека, глянул на Буркова с любопытством. — Ну, любезный, об этом забудьте. Все, отслужились…

— Напрасно вы так говорите, — возразил Бурков. — Я останусь в армии.

— Я вам сочувствую… И другие будут сочувствовать, но никто из нас, медиков, на это не пойдет — не допустят вас, такого, к службе в армии.

Впрочем, и после этого разговора руку не лечили.

Пятого июня к Валерию приехала сестра, а на другой день — мать. Для него это оказалось полной неожиданностью. Ведь он был твердо уверен, что им ничего не известно о его ранении. Но, знать, так устроено материнское сердце, почуяло беду, а потом и слухи стали доходить, а как она разыскала сына — это уж одной ей ведомо.

В тонких чертах моложавого, аккуратного рисунка лица, с которого теперь уже не сотрутся следы тяжелых переживаний, в прямой, стройной и хрупкой с виду фигуре Александры Тимофеевны, матери Валерия, угадывалась какая-то особая, невесть откуда берущаяся сила, которая поддерживала в невзгодах, выпавших на ее долю. Да и не только ее одну: ведь она ехала к сыну, чтобы отдать по-матерински ему часть этой силы, да хоть всю, кабы могла. Летела мать к сыну, готовила себя в мыслях к самому худшему. Но все оказалось куда как иначе. Валерий казался бодрым, старался утешить мать, поддерживал ее, ни при каких обстоятельствах не сбиваясь с оптимистической ноты. Он строго-настрого запретил ей ходить куда-либо и просить за него о чем бы то ни было. Отказался от перевода в другую, лучшую, по мнению матери, клинику — лишние хлопоты для нее.

Валерий рад был встрече с матерью, но переживал, как это все на нее подействует. Он считал, что чем позже увидит его мать — тем в более приличном состоянии, а значит, ей легче будет пережить случившееся с ним.

В Кабуле, в госпитале, раненые завели однажды разговор: какие письма они писали домой, матерям. Валерий рассказывал им Про авианаводчика Сашу Липко. Тот писал своей матери из Афганистана: «…Загораем, покупаем на базаре бананы, апельсины. В общем, курорт…» Мать отвечала ему: «Сыночек, ты не покупал бы ничего на базаре… Ведь апельсины могут быть отравлены…» Сам Валерий сочинял письма примерно на тот же манер: «По здоровью мне на операции ходить не положено. Сижу в штабе. По вечерам играю с ребятами в ансамбле, в кафе. Ездим с концертами…»