Всеволод Кочетов - Собрание сочинений в шести томах. Том 6

— С чего это вы, Александр Матвеевич, свой портрет в рамку вставили? Не генеральское ли звание вам присвоили? — И стал обирать с гимнастерки папы Флита битое стекло. — Из рук, из ног у вас все цело?

В коллективе редакции можно заметить деление на таких, которые уже послужили в армии, «кадровых», следящих за своим внешним видом, надраивающих по утрам сапоги ваксой, раза три в неделю подшивающих чистые подворотнички к гимнастеркам, умеющих лихо вскидывать руку к фуражке или шапке, приветствуя старших по званию, и на таких, которые и в рядах Красной Армии продолжают оставаться «штатскими шпаками»; поясные ремни у них не затянуты, сапоги почищены на прошлой неделе — словом, воинственного вида никакого. На крайнем фланге этой когорты размещается Митя Гольдберг. В его петлицах по одной зеленой «шпале» — он интендант, но, поскольку петлица защитного цвета и «шпала» тоже зеленая, его не так-то просто отличить, скажем, от капитана или старшего политрука. На Невском Митю на каждом шагу приветствуют красноармейцы, младшие и старшие лейтенанты, а он идет и в зависимости от того, с какой в ту минуту стороны окажется приветствующий, ответствует то правой, то левой рукой. Митя запросто может явиться к любому генералу, ошарашив его неслыханной в армии формулой приветствия: «Доброго здоровьечка, товарищ генерал!»

С Митей борется, пожалуй, все управление коменданта города, но безуспешно. Ему устраивают нагоняи, внушения, проработки — Митя улыбается предобрейшей улыбкой и с готовностью обещает исправиться и впредь делать так, как ему советуют.

Вдвоем с Митей нас отправили в командировку на правый берег Невы, примерно туда, где в осенние дни мне пришлось видеть переправу наших частей для захвата плацдарма возле Дубровки.

Сначала попутными машинами, дальше пешком мы добрались до железнодорожного моста через Неву. Он был цел. С той стороны его простреливали вдоль и с флангов немцы, с этой стороны то же, по в обратном направлении, делали мы.

По всему занятому нами правому берегу тянулись почти сплошные траншеи — то среди деревьев, то на открытом месте. От них ходы вели к дзотам, к пулеметным и винтовочным амбразурам. Наблюдатели настороженно следили за левым, высоким, крутым берегом. На нашем, низменном, берегу брустверы траншей были насыпные и укреплены бревнами, а немцы легко и просто врезались прямо в грунт своего берега.

Мы просили у наблюдателей бинокли, разглядывали немецкий берег, их амбразуры, их ходы сообщения, стволы их пулеметов, выглядывавшие из амбразур. Особенно это было видно в стереотрубу на наблюдательном пункте командира одного из стрелковых полков — Мустафина.

Умный, талантливый командир много рассказывал нам о предстоящих боях.

— Мне кажется, — говорил он, раздумывая, — что именно здесь, на Неве, начнется однажды решающее сражение за Ленинград. Сейчас мы ведем бои местного значения. Эти Синявинские болота и высоты на том берегу уже сожрали немало жизней наших бойцов и командиров. Но это еще не главные бои. Главные — впереди. Мне думается, что отсюда мы пойдем на соединение с Волховским фронтом, то есть на прорыв блокады. В районе Синявина — самая узкая полоса запятой немцами суши. Смотрите сюда… — Мустафин развернул карту. — Не более двадцати километров. Преодолеть всего-то двадцать километров — и мы вновь связаны со страной! В других местах возможностей таких не вижу. Вдоль железной дороги через Мгу?.. В два раза дальше. И в десять раз сложнее, потому что для вражеских контрударов будет нараспашку открыт наш обширный фланг.

Рассуждения Мустафина мы с Митей слушали как радостную музыку. Кончилось зимнее сидение в траншеях, кончилось психологическое оборончество. Начались разговоры об ударах по противнику, об ударах на разгром, на сокрушение, на изгнание врага из ваших пределов. Если даже командир полка рассуждает о больших стратегических планах, то в «верхах», в штабах Ленинградского и Волховского фронтов, а еще выше — в Ставке, — там и подавно зреют планы решающих освободительных боев.

Мы с Митей идем через лес вдоль берега, останавливаемся в подразделениях, наши блокноты пухнут от «боевых эпизодов», от рассказов о боевом опыте.

В одном месте понадобилось пересечь открытую луговину, на которой весело выбивалась молодая зеленая травка. Митя и глазом не повел, по я все-таки посматривал на видный с этой луговины левый берег Невы. И не напрасно. В солнечном воздухе пропела одна мина, за ней вторая… Обе рванули поблизости.

— Митя, бежим, — предложил я. — Прямо к лесу.

— Что ты говоришь! — удивился он, называя меня таким ласкательным и уменьшительным именем, какое я слышал только дома, и то примерно лет до трех, до четырех. — Не может этого быть!

— Тем не менее.

Не очень веря в реальность происходящего, он небрежно подобрал полы своей предлиннющей шинели и зашлепал сапожищами сорок пятого размера по сырой земле.

Еще несколько мин пытались нас настигиуть. Митя только восклицал:

— Скажи пожалуйста! Вот никогда бы не подумал.

В лесу, до которого мы добежали, были понарыты землянки — под соснами располагалось артиллерийское подразделение. Запыхавшийся Митя присел на окрашенный суриком цилиндрический предмет и, отдуваясь, принялся утирать носовым платком пот со лба и вокруг шеи.

— Товарищ старший политрук, — сказал ему издали один из артиллерийских командиров, — лучше бы вы с этой штуки встали. Она не разряжена и неизвестно что в себе таит.

— А что это такое? — поинтересовался Митя, приподымаясь.

— Стокилограммовая авиабомба, товарищ старший политрук. Позавчера тут шлепнулась и лежит, ждем минеров…

Мы с Митей долго бродим по невскому берегу, подбираемся под самый Шлиссельбург, разглядываем крепость, над которой виден изодранный красный флаг. Его упрямо подымают на башнях и над стенами защитники древней цитадели. Везде среди войск настроение уже не окопное, не зимнее.

— Весна, весна! — восклицает Митя и улыбается всем направо и налево.

Но и помимо Мити в редакции военной газеты немало не слишком-то образцовых вояк. Здесь наш ленправдист Иван Франтишев, соавтор Володи Соловьева по сценарию «Большевики», полтора десятка машинописных экземпляров которого я выгружал из ящиков письменного стола в начале войны. Здесь Сократ Кара, отличный рассказчик. Особенно хорошо он пересказывает содержание иностранных фильмов. После того как он расскажет, лучше уж и не ходить смотреть — пересказ Кары всегда интересней самого фильма. Кара — человек творческий, много знающий, но сдержанный. Прекрасный человек и отличный товарищ Володя Ардашников, тоже ленправдист. Они помогают мне осваиваться в новой обстановке.