Всеволод Кочетов - Собрание сочинений в шести томах. Том 6

От «фашо» Милана метастазы фашизма медленно, по упорно потянулись в другие города, в другие провинции Италии.

«Движение» поначалу было слабенькое, по своим первым проявлениям довольно безвредное; современники утверждают, что в те дни оно влачило жалкое существование и состояло из малозаметных мелких группочек, разбросанных там и сям по полуострову.

В послевоенной Италии стремительно и мощно росло рабочее движение. Одни за другим страну сотрясали крупные острые конфликты между рабочими и предпринимателями, правительством. Полистаем газеты тех лет. Весна 1919 года — сильные волнения из-за роста дороговизны в стране; январь — февраль 1920 года — массовые забастовки на железных дорогах; август — сентябрь — рабочие захватывают фабрики. Не прямой ли это предвестник революционной грозы? Хозяева заволновались. Тут-то и началось разрастание местных «фашо» в управляемую из Милана всеитальянскую организацию, которая, как железобетонная дамба, должна была оградить власть капитала от нараставших воли революции. Фашистские группки при благосклонности, при денежной поддержке промышленных королей и при попустительстве и даже с одобрения правительства стали обзаводиться боевыми, вооруженными отрядами «сквадристов»; то там, то здесь вспыхивали подлинные бон, с огнем и кровью.

«Не поддаваться на провокации!» — вопят, видя все это, «благонамеренные», а «фашо», их боевые «сквадры» громят тем временем помещения социалистических организаций. Их законом становится дубинка. А поскольку руководство «фашо» является уже и трибуналом, оно само определяет, сколько кому и за что выдать этой дубинкой. Разработана даже соответствующая методика: молодых бить по голове, пожилых — по спине и груди.

Бия одних по головам, других — по груди и спинам, вождь фашистов, их «дуче», Муссолини стремительно шел к власти. Начав с небольших скандалов, прощупав слабость противостоящих сил, ощутив поддержку промышленных магнатов, он, как вырвавшийся из бутылки дух, черной тучей застил общественный горизонт Италии. Под его давлением правительство издало декрет о неприкосновенности лиц, нарушивших законы «во имя блага нации», то есть фашистов, совершивших преступления против социалистов. На военных грузовиках карабинеров рядом с казенными треуголками и красными воротниками замелькали и черные фашистские рубашки.

Пришел и такой день, когда перед строем дефилировавших мимо него по улицам Неаполя сорока тысяч чернорубашечников Муссолини кричал: «Я торжественно заявляю, что требование момента таково: или нам дадут власть, или мы возьмем ее, двинувшись на Рим. Надо взять за горло жалкие правящие круги».

— На Рим! На Рим! — завопили черные рубашки.

Так было положено начало фашистскому «походу на Рим». И хотя в столице Италии в то время было двадцать восемь тысяч войск, а у фашистов — всего лишь двадцать шесть тысяч сквадристов, а не сто тысяч, как разносила по стране молва (да и те двадцать шесть тысяч застряли в пути, поскольку движение поездов было закрыто), король Виктор-Эммануил III отказался выступить против Муссолини. Правящий класс, больше всего опасаясь революции, прозевал тот час, когда заслон, выставленный им против этой опасности, сам превратился в самостоятельную силу. Из ненависти к социализму сильные мира сего дали дорогу фашизму, и уже 16 ноября 1922 года Бенито Муссолини, новый глава правительства Италии, открывая заседание палаты депутатов, не без основания изрек: «Я мог бы превратить эту тупую и бесцветную палату в солдатский бивак!»

И конечно же он мог это сделать в условиях, когда правители, боясь народа, предпочитают опираться не на трудовой народ, а на кого угодно иного, вплоть до банд авантюристов, громил, проходимцев, сбитых с толку безусых парней. Не во имя какой-то программы, каких-то высоких целей большинство сквадристов пришло в фашистские формирования, а только потому, что Муссолини, как потом и Гитлер, освобождал молодых людей от моральных обязанностей перед обществом, давал им возможность распоясаться, что соответствовало сущности их натур.

То же самое произошло с самим Муссолини, по натуре бабником, винопийцей и самозабвенным любителем «дольче вита» («сладкой жизни»). Дорвавшись до неограниченной, диктаторской власти, он смог в полную меру удовлетворить и свои безграничные потребности. В постели «дуче» замелькали любовницы одна импозантнее другой; он захватывал и строил заново роскошные виллы, «королевские» дворцы, горные «убежища»; морские яхты сменялись океанскими.

Путь «наверх» типов, подобных Муссолини, их образ жизни «наверху» должны бы стать предметом изучения и анализа, дабы люди и сегодня и в будущем по начальным признакам могли бы в малозаметной зеленой личинке распознавать грозную саранчу с челюстями аллигатора.

Автобус все петлял в горах, то спускаясь в ущелья с возделанными нолями вдоль берегов рек и речек, то вновь возносясь на скалистые кручи. Двадцать три года назад Бенито Муссолини сквозь стекла автомобиля смотрел на эти места глазами человека, сброшенного с заоблачных высот безграничной власти. О чем он тогда думал? Как оценивал свою жизнь? Раскаивался ли в чем-либо или только скрипел от досады зубами? Как, должно быть, проклинал он свое недавнее окружение, состоявшее из гуляк, мздоимцев, проходимцев, грабителей, бросивших его теперь, в столь тяжелую минуту! Можно представить, как жестоко жалелось ему, что не успел он расправиться с ними со всеми, не успел поступить так, как поступил со своим зятем, сиятельным Галеаццо Чиано, мужем дочери Эдды.

Черт бы побрал этих зятьев и всяких иных родственничков при сильных мира сего! Сколько старуха история знает примеров, когда зятья эти, дядья да дочечки, на правах «членов дома», чувствуя свою безнаказанность и но встречая никакого противодействия нигде и ни у кого из подхалимствующих главе «дома», расцветали столь пышными цветами, что их истощающее цветение в конце концов доводило до полного краха и весь этот «дом».

Посредственный, но бойкий, пронырливый журналистик, Галеаццо, став мужем дочери Муссолини, завоевал сердце тестя своей угодливостью и преданностью. Ну как не наградить человечка за это! Будь, зятек, главой министерства пропаганды!

Получив же в руки все средства пропаганды в стране, ловкий малый не растерялся: он поспешил обратить их на то, чтобы с утра до ночи — и в печати, и по радио, и в кино, и всюду, где только возможно, — восхвалять, возносить до небес своего тестюшку. Тестюшка там, тестюшка здесь, тестюшка острит, тестюшка произносит речь, тестюшка на выставке свиней, тестюшка морщит свой двухэтажный лоб и государственно думает, а вот он уже и в тюрьме — напутствует жуликов, отбывших срок наказания. Словом: тестюшка, тестюшка, тестюшка…