Всеволод Кочетов - Собрание сочинений в шести томах. Том 6

На этот раз огонь зенитчиков был точнее. Несколько немецких самолетов разлетелось в куски над Ленинградом.

Всю ночь работали пожарники, медики, группы самозащиты в жилищных хозяйствах — все население не спало. Кто чем мог, тем и участвовал в общей борьбе с огнем и смертью.

Особо тревожно было оттого, что в ту ночь, во время воздушного налета, то там, то здесь над городом вспыхивали сигнальные ракеты, указывая объекты для бомбометания. Кто же это делал? На всех дорогах, ведущих к Ленинграду, стоят контрольно-пропускные посты — КПП, идет строгая проверка документов у тех, кто входит в город и выходит из него. Но это же только на дорогах. А через поля, через огороды иди куда хочешь и кто хочешь. Так неужели к нам все-таки пробрались немецкие агенты-ракетчики? Или это дождавшиеся своего часа, притаившиеся предатели? Или и те и другие? Так что же, и у нас возможна «пятая колонна», как было в Мадриде, как было в десятках городов Европы, с удивительной скоростью павших перед наступавшими гитлеровскими войсками?

Вспомнился мой недавний собеседник в Слуцке. Нет, конечно, такие уже давно вне игры. Их немало еще, должно быть, в бывшей столице Российской империи, этих бывших царских чиновников, старых, служилых интеллигентов, но они свое отжили. А вот кулачье, в годы коллективизации нахлынувшее к нам, спасаясь от односельчан и от колхозов, с десяток лет назад резавшее приводные ремни на заводах и фабриках, а вот остатки белогвардейского офицерья, торгашей, помещиков, бывшей знати — они почему-то не ушли в свое время вместо с теми, кто поспешно бежал из России под ударами революции, но они родственны им по духу, по надеждам, вместе с ними все эти долгие годы они ожидали чего-то такого, что смогло бы вернуть нм былую жизнь. Разве не готовы такие встречать хлебом-солью кого угодно, хоть самого Гитлера, лишь бы вновь пришло их ушедшее время?

Страшно подумать, что может произойти, если немцы займут Ленинград. Сколько негодяев — доносчиков, указчиков — вылезет из щелей им на помощь. Юденич мечтал в свое время на каждом петроградском фонаре повесить по большевику. Был даже произведен приблизительный подсчет фонарей в городе. По аппетитам белогвардейцев получалось, что петроградских фонарей недостаточно для должной расправы. Надо было дополнительно ставить сотни, тысячи виселиц на Марсовом поле, на Дворцовой площади, на набережных Невы. Можно же себе представить размах карательных мер, мер подавления, какие спланированы, должно быть, в казематах немецкого гестапо, и какое деятельное участие в этих делах примут те, у кого Советская власть отняла право эксплуатировать труд рабочих и крестьян. В газетах уже немало прочли мы сообщений об этих добровольных помощниках оккупантов, о городских и сельских головах из бывших, о переводчиках, писаках гитлеровских газет на русском языке, полицаев, жандармов, доносчиков. Все, что притаилось было и угодливо кланялось в пояс Советской власти, ожило вдруг и взбодрилось. Вот оно шлет в небо цветные ракеты, указывая немецким летчикам госпитали, склады, электростанции — цели для бомбежки.

Ночь прошла в раздумьях. Сидели, не ложились, составляли сами для себя списки возможного подпольного партизанского отряда «Ленинградской правды». Трудно сколачивался этот список. Не с каждым, с кем хорошо сиживалось за столиком кафе или ресторана, с кем езживалось в командировку в Псков или Валдай, хотелось бы оказаться бок о бок в подпольной смертельной борьбе. Не каждое плечо казалось таким падежным и верным, что можно было бы прижаться к нему в эти трудные, нерадостные дни. Совсем по-другому смотрелось сегодня на многих. Только один был критерий для оценок: «Верю или не верю; продаст или не продаст».

Утром к нам в комнату зашел Сеня Каминер, сотрудник сельскохозяйственного отдела, того самого, в котором работал и я до создания отдела военного.

— Ребята, — сказал он нам с Михалевым, — у вас есть машина. Давайте сгоняем в Красногвардейск. Там у меня осталось все. Хоть костюмчик какой-нибудь сохранить. А?

Сеня — прекрасный, милый человек, добрый, отзывчивый. У меня к нему еще и особое отношение. Он был тем редактором, который первым напечатал мое первое опубликованное нечто. Это нечто было стихотворение под названием «Дозор», и газета, которая решилась его опубликовать, была «Красногвардейской правдой», редактировавшейся тогда Сеней Каминером. Это было в 1934 году, в день открытия Первого съезда советских писателей. В маленькой районной газетке в тот день на третьей полосе шла литературная страница с приветом мастерам художественного слова. Подвалом печатали отрывок из шолоховского «Тихого Дона». Четыре колонки над подвалом слева занимал отрывок из «Петра Первого» Алексея Толстого. А третьим на полосе — колонка справа — было мое стихотворение. Я неописуемо радовался этой своей первой печатной продукции, гордился обществом, в которое меня поместил добрый редактор. Огорчало одно: что те двое — писатели, а я всего-навсего «агроном Красногвардейской МТС» и стишок мой — «из присланных на конкурс «Красногвардейской правды».

Редактора я, конечно, и в глаза не видел, получил в кассе через некоторое время премию за стих (вторую; первая не была присуждена никому) — 75 рублей, и на том дело кончилось. Познакомились мы с Сеней ужо в «Ленинградской правде», куда его, как и меня, пригласили работать собкором. Он собкорил по пригородным районам и продолжал жить в своей бывшей Гатчине, в Красногвардейске.

— Ладно, — сказали мы, — съездим, Сеня, посмотрим, как там и что.

В эту минуту Сеня поехать не смог; у него было редакционное задание. А мы решили, что докатим до Пулкова, разведаем дорогу — под Красногвардейском же идут страшнейшие бои, через те моста все еще отходят части, оборонявшие Лугу. Заодно уж и поспим где-нибудь за городом: ночь-то прошла без сна.

Поднялись в «козлике» на Пулковский холм, с которого нам открылась жутковатая картина. Над Гатчиной занавесями висел дым — и черный, и белый, и желтый. В том направлении отовсюду били наши пушки, оттуда, тоже во все стороны, били чужие пушки. На шоссе — густая толчея. Грудь в грудь к линии боя пробивается воинское подразделение, со стороны боя катится поток беженцев. И снова, как в районе Веймарна — Ополья, — мужчины, женщины, дети, стада коров, свиней, возы, тракторы, собаки…

Увы, дорогой Сеня, придется тебе остаться без костюма, пути в твой Красногвардейск уже нет. И хорошо, если костюм — это и все, что суждено потерять тебе в такой войнище.

Вокруг города уже стало тесно: бои приближаются к его окраинам. На приневских равнинах повсюду фронт. На них усиленно копают и строят. Копают рвы, траншей, ходы сообщения, строят дзоты и мощные доты из железобетона, из несокрушимых броневых плит. С точным расчетом перекрестного огня расставляются орудия, вокруг которых складывают земляные валы.