Андрей Елпатьевский - Голубая Дивизия, военнопленные и интернированные испанцы в СССР

Косвенным подтверждением справедливости сомнений Ридруэхо по этому поводу служит следующее замечание батальонного комиссара Северо-Западного фронта Л. Дубровицкого в сообщении Совинформбюро от 23 ноября 1941 г. и в «Правде» от 24 ноября того же года, где о перебежчиках – солдатах 262-й Голубой дивизии Эмилио Родригесе и Антонио Пелайо Бланко – говорится, что они «очень недовольны тем, что их считают обычными военнопленными и содержат вместе с «проклятыми немцами» [37]. Заметим, всё же, что согласно данным Главполитуправления Красной армии – информационного бюллетеня № 164 от 16 декабря 1942 г. – с заменой выбывшего состава Голубой дивизии новым пополнением число случаев перехода легионеров на сторону Красной армии во много раз увеличилось [38].

Ридруэхо говорит также о пропаганде «посредством громкоговорителей», по его мнению, «более бесплодной, чем выстрелы». Он подчеркивает, что затрагивая одну из болевых точек испанского гарнизона – плохое снабжение продовольствием, нехватку вооружения и особенно заброшенность со стороны немецкого командования, пропаганда играла обратную роль. «Я наблюдал реакцию солдат, – говорит он, – во время чтения вражеских памфлетов. Никогда я не видел так ясно гнева столь неподдельного и окончательного. От этого моральный дух, несколько подавленный, поднимался, и по лагерю растекалось напряжение боя» (С. 223–224).

А вот сообщение испанца о нашем плене – Ридруэхо рассказывает об одном бежавшем пленном испанце,

«очень молодом солдате-пехотинце, который был захвачен в плен русскими и который, волшебным чутьем, вернулся, пройдя через лес. Он спасался в бесчисленных убежищах, которые летучие отряды русских соорудили в лесу и в которых он находил провизию… Солдат рассказывал, что попал в плен с несколькими другими и был переправлен в тыл, а оттуда на грузовике вывезен к северу, возможно, к Ленинграду. Его подвергли бесчисленным допросам, умеренно избивали, оскорбляли и унижали, но без жестокости. Затем его направили в рабочий лагерь вблизи линии фронта. Там использовался кнут. Он убежал и смог добраться до леса и, что удивительно, сориентировался внутри его лабиринта, а затем, измученный, прибыл сюда…»(С. 229).

Мы оставляем за скобками стихи Ридруэхо, написанные им в России и навеянные русскими картинами, как и многие вопросы, касающиеся жизни собственно Голубой дивизии, а также его пребывания в Берлине. Упоминаемый нами «Доклад» Совинформбюро содержит ряд фактов, касающихся формирования, социального состава, маршрута, морального состояния Голубой дивизии. В целом, за небольшими уточнениями, его содержание не противоречит сведениям, имеющимся в «Русских тетрадях» Ридруэхо [39].

К русским сюжетам Дионисио Ридруэхо возвращается в книге, посвященной его видению будущего Испании [40]. В «Объяснении» к этой книге он пишет следующее:

«У меня была счастливая возможность в 1941 г. завербоваться, чтобы сражаться в России. В другом месте этой книги я откровенно провозглашаю, какова была моя позиция в эти дни в отношении мирового конфликта, с каждым днем разрастающегося. Я выехал из Испании как убежденный интервент, перегруженный всеми националистическими предрассудками, убежденный, что нищета и бедность Испании зависят от англо-французской гегемонии, что фашизм может представить собой модель для национальной Европы; что советская революция была главным врагом, которого необходимо разрушить или подчинить каким-либо способом и т. д. Но наряду с этим (С. 19) простым объяснением моей личной позиции я не могу не сказать о другой стороне вопроса. То, что для многих было вербовкой в Россию, для меня явилось разрешением некоторого жизненного конфликта, созданного разного рода обязательствами и связями с женщинами; тем или иным способом отхода от практической жизни. То есть помимо акта политического это было для меня бегством от повседневных противоречий и постоянного чувства неудовлетворенности, которое во мне производила испанская политика.

Биографически русская кампания была для меня позитивным опытом. Я жил без гнева и даже с некоторым ростом сентиментального чувства – что испытывали и многие из моих товарищей – по отношению к русскому народу и русской земле. Я жил там, думаю, просто: без героической риторики и без страха. Война ужасна для всех, но немного менее ужасна для солдата, для человека как такового, если он найдет в ней ценность саму по себе – тепло товарищества, почти животное открытие необходимости рядом «другого», выдержку в опасности. Всё это очищает и упрощает, если люди не «звереют», как говорил Мачадо.

В нескольких словах скажу, что я вернулся из России «заплатив по счетам», свободный для того, чтобы располагать собой согласно своей совести, а также свободный от этой тоскливой ситуации кризиса, в котором живет каждый человек до тридцати лет, – кризиса юношеского идеализма и сопротивления реальности.

Добавлю, что короткая остановка в Германии – по возвращении с фронта – и контакт с людьми, которые не принадлежали режиму, пробили в моих убеждениях первую брешь сомнения по поводу значимости победы гитлеризма. Некоторое время я, конечно, сопротивлялся – из упрямства и ложного чувства собственного достоинства – этим новым подозрениям, но постепенно они сделали свою работу» (С. 20).

Далее Ридруэхо, возвращаясь к этой мысли, пишет, что группа наиболее революционно настроенных фалангистов, к которой он принадлежал, видела в участии в гитлеровском предприятии самое простое решение. Мало и плохо информированные, они считали, что все беды Испании происходят от ее подчинения англо-французской гегемонии; в примечании к этому тексту Ридруэхо пишет:

«Было бы мошенничеством и глупостью не сказать об этом. Как всем известно, я был в России в качестве рядового и действительного солдата так называемой Голубой дивизии. Я был тогда – сегодня меня будет легко извинить за это – чисто эмоциональным антикоммунистом… Действительно, я был в России и принимал участие в войне, потому что верил в эту «молодую Европу», героическую и народную… Собирание потом достоверной информации – для меня, как я думаю, пришедшей весьма запоздало, – и долгие размышления в изгнании в течение пяти лет, которыми я заплатил за мое серьезное разногласие с режимом, позволили мне из феномена фашистской кампании извлечь идею совсем отличную…» (С. 109).

Применительно к периоду начала 1950-х гг. Ридруэхо пишет: «Сталин – невольно большой покровитель Франко, согласно общему мнению, – делал всё возможное, чтобы устранить проамериканские настроения, так что люди считали, что рано или поздно этот источник [41], способствующий изобилию в Европе, для нас иссякнет» (С. 115).