Андрей Елпатьевский - Голубая Дивизия, военнопленные и интернированные испанцы в СССР

Говоря об отходе из Отенского монастыря 7 декабря Бланко отмечает, что их взволновало и вызвало симпатию поведение русских пленных, которые предпочитали уйти вместе с ними, чем ожидать своих товарищей, которые должны были появиться на следующий день, – «несмотря на то, что им дали свободу и даже совет, чтобы они оставались; это необъяснимо, но так было, и даже справедливо напомнить, что они вели себя чудесно, помогая эвакуировать раненых» (С. 33). Видимо, уже в это время существовал достаточный страх перед возвращением к своим из плена; нельзя также отрицать, что часть пленных не верила в этот период войны в победу своей страны.

Автор рассказывает об «охоте» за иконами, подчеркивает хорошее обращение с русским гражданским населением, останавливается на боевых операциях, описывает лазареты для испанцев в Риге, Вильно и Кенигсберге (С. 38–55). Отдельный этюд посвящает он Вильно, где, по словами Бланко, в начале 1942 г. существовало пять разных секторов с различным населением: литовский, польский, немецкий, русский и еврейский, и каждый, без исключения, ненавидел четыре остальных, но испанцы были в хороших отношениях со всеми. Он утверждает, что Вильно по стилю был польским, европейским, «парижским» городом (С. 57). «Вильна была почти испанским городом с невестами и матерями, плачущими на станции, с женскими руками, вышивающими стрелы на наших рубашках, и письмами, которые оттуда прибывали на фронт, в ожидании, когда закончится война» (С. 58).

Он с восторгом отзывается о «Катюше», русской песне, «известной задолго до того, как Ленин и Сталин создали Советский Союз» (феномен, касающийся многих, ставших истинно народными, песен – А.Е), говорит, что испанцы пели ее и разрешали петь русским, хотя немцы ее запрещали. «И хотя сейчас нет дивизионного застолья – почему бы нам не собраться однажды, чтобы вспомнить некоторые вещи, которые уже забываются? – и тогда зазвучали бы звуки «Катюши». В заключение он цитирует по-испански два первых куплета этой песни (С. 66–67).

В одном из последних «эстампов», посвященных «Советской педагогике», Бланко говорит, что потерпев поражение в борьбе с религиозностью старшего поколения, Советы все силы устремили на воспитание молодежи, для чего надо было создать новую мистику, новый идеал, «потому что человек не может жить только тракторами и тоннами угля. И Советы создали мистику ненависти, идеал разрушения столетних цивилизаций. Россия была зарей экспансивной цивилизации, нацией, которой импонировало ее универсальное кредо быть сердцем мирового Союза Советских Социалистических республик, для чего была необходима освободительная Красная Армия, чтобы сражаться со всем миром». Как и Ридруэхо, Бланко отмечает в советской педагогике акцент на математику в ущерб мировой истории, литературе (С. 69–70).

В 1954 г. в Мадриде была издана еще одна посвященная России [60]книга бывшего дивизионера, которая отсутствовала в московских библиотеках и с которой мы смогли познакомиться лишь в 2004 году в Центре Сервантеса по Международному библиотечному абонементу.

Это – чисто художественная литература: даже не очерки, а рассказы из военного быта Голубой Дивизии, почти без имен, дат или указания на конкретное место, и потому – не исторический источник (если, конечно, не учитывать ее источниковую ценность для отражения похода Голубой Дивизии в испанской художественной литературе), но как беллетристика – достаточно добротна.

Всё же немного остановимся на этом произведении, отметив то, что представляется нам наиболее существенным для наших целей.

Книга Руиса Айюкара посвящена товарищам, павшим в России, и тем, кто остался там в заключении. Во введении автор пишет, что он оказался в России в возрасте 21 года и, по его мнению, среди тысяч дивизий всех рас и цветов, которые сражались в последней мировой войне, «наиболее поэтичной и благородной была наша. Мы были последними из Amadisas de Gaula (Амадисов Гальских – С. 7)». Он утверждает, что большинство дивизионеров принадлежало к университетскому кругу, и говорит об антикоммунизме своем и товарищей так: «Сегодня, когда быть антикоммунистом – последняя мода века, те, кто были ими с начала, могут позволить себе роскошь писать с веселой независимостью… Души, несмотря на все достижения цивилизации, еще принадлежат Богу» (С. 8–9). И действительно, автор старается писать «с веселой независимостью».

Он описывает переводчика – русского белоэмигранта – Ивана Vlaranoff Пономарева, который был шофером в Париже, продавцом вина в Германии, попал в Алжир. Испанская гражданская война застала его в Валенсии, он вступил в легион и принял участие в этой войне. Помимо русского и испанского языков знал французский, немецкий и польский. Будучи переводчиком Дивизии в Белоруссии, в контактах с крестьянами держал себя как всевластный гордый господин. Анхель Руис отмечает его недопустимо грубое обращение с детьми местного населения и пишет: «Я думал, что однажды мне придется его убить, но не я оказался тем, кто это сделал» (С. 15).

В главе, озаглавленной «El baile», он описывает танцы в одной деревне, устроенные молодежью под аккордеон и гитару, где испанские солдаты, не зная русского, тем не менее разговаривали с местными девушками и танцевали с ними вальс и другие танцы, как и в прочих странах (С. 50–51).

Руис рассказывает о сельском алькальде (старосте), ненавидящем коммунистов, цитируя его: «Кричат «Смерть захватчикам!» те, кто захватил нас двадцать лет назад; выступают за свободу те, кто нам в ней отказывал вплоть до оккупации наших жилищ, и нам предлагают умирать за них наши собственные убийцы» (С. 65).

Любопытен его рассказ о русском пленном, которого он называет Серхио и который перешел на сторону испанцев сам. «На войне в России действовали специфические факторы, отличные от нормальных войн, если какую – либо войну можно назвать нормальной. Серхио выбрал свою судьбу однажды, когда, будучи обнаруженным нами в яме, сказал, что спрятался здесь, чтобы убежать от коммунистов. Этот первый его шаг был единственным, который допускал дискуссию. Но не нужно, однако, осуждать Серхио, как и всех тех, кто убежал из коммунистических стран. Его последующая борьба бок о блок с испанскими товарищами была не более чем логическим продолжением его выбора… Я не знаю, как удалось подпольно перевезти его в Испанию. Тем не менее однажды, сияющим утром, одетый в хаки, голубую рубашку и красный берет, Серхио, родившийся в деревне на Волге, смог впервые робко посмотреть на земли Испании. Мне рассказывали, что он плакал.

Война закончилась, но он не смог сообщить своим родителям, что он жив. Его другое желание – остаться у нас на родине – сбылось. Я не знаю, чувствовал ли он когда-либо ностальгию по дремучим лесам и русской степи. Но мне думается, что четверо детей, которых ему подарила его испанская супруга, не оставляли ему слишком много времени, чтобы думать об этих вещах» (С. 158–159).