Александр Бобров - От Волыни до Подыни – легендарный Брусиловский

Командующий считал, что даже при тогдашнем составе Ставки, он мог добиться, например, наступления на Львов – столицу Галиции, город памятный царю, но для этого требовалась колоссальная перегруппировка войск, которая заняла бы много времени, и вражеские силы, сосредоточенные у Ковеля, конечно, успели бы в свою очередь принять меры против этого наступления. «Дело сводилось, в сущности, к уничтожению живой силы врага, и я рассчитывал, что разобью их у Ковеля, а затем руки будут развязаны, и, куда захочу, туда и пойду. Я чувствую за собой другую вину: мне следовало не соглашаться на назначение Каледина командующим 8-й армией, а настоять на своем выборе Клембовского, и нужно было тотчас же сменить Гилленшмидта с должности командира кавалерийского корпуса. Есть большая вероятность, что при таком изменении Ковель был бы взят сразу, в начале Ковельской операции. Но теперь раскаяние бесполезно», – добавлял полководец, который, как всякий русский, задним умом силён и всегда раскаивается в этом.

На всех участках наступления наша артиллерийская атака увенчалась полным успехом. В большинстве случаев проходы в проволочных заграждениях ударами лёгких орудий были сделаны в достаточном количестве и основательно, а первая укрепленная полоса совершенно сметалась залпами тяжёлых орудий и вместе со своими защитниками обращалась в груду обломков и растерзанных тел. «Тут ясно обнаружилась обратная сторона медали, – объясняет Брусилов, словно оправдываясь, огромное количество пленных, – многие убежища разрушены не были, но сидевшие там части гарнизона должны были класть оружие и сдаваться в плен, потому что стоило хоть одному гренадеру с бомбой в руках стать у выхода, как спасения уже не было, ибо в случае отказа от сдачи внутрь убежища металась граната, и спрятавшиеся неизбежно погибали без пользы для дела; своевременно же вылезть из убежищ чрезвычайно трудно и угадать время невозможно. Таким образом, вполне понятно то количество пленных, которое неизменно попадало к нам в руки. Я не буду, как и раньше, подробно описывать шаг за шагом боевые действия этого достопамятного периода наступления вверенных мне армий; скажу лишь, что к полудню 24 мая было нами взято в плен 900 офицеров, свыше 40 000 нижних чинов, 77 орудий, 134 пулемета и 49 бомбометов; к 27 мая нами уже было взято 1240 офицеров, свыше 71 000 нижних чинов и захвачено 94 орудия, 179 пулеметов, 53 бомбомета и миномета и громадное количество всякой другой военной добычи.

Но в это же время у меня снова состоялся довольно неприятный разговор с Алексеевым. Он меня опять вызвал к телеграфному аппарату, чтобы сообщить, что вследствие дурной погоды Эверт 1 июня атаковать не может, а переносит свой удар на 5 июня». Про это даже читать странно: представьте, что начало операции «Багратион» в тех же местах Белоруссии, где действовал Западный фронт – согласовано, огромные силы сосредоточены, соединения приведены в полную боевую готовность, а командующий Рокоссовский звонит Сталину и говорит: «Погода неважнецкая, дожди идут, товарищ Первый, можно я на четыре дня удар перенесу?». Это даже на анекдот не тянет… А Брусилова 5 июня Алексеев опять вызвал к телеграфному аппарату, чтобы сообщить невооборазимое: по новым данным, разведчики Эверта доносили, что против его ударного участка собраны громадные силы противника и многочисленная тяжелая артиллерия, а потому Эверт считает, что атака на подготовленном им месте ни в коем случае успешной быть не может, что, если ему прикажут, он атакует, но при убеждении, что будет разбит; Эверт, мол, просит разрешения государя перенести пункт атаки к Барановичам, где, по его мнению, атака его может иметь успех, и, принимая во внимание все вышесказанное, государь император разрешил Эверту от атаки воздержаться и возможно скорее устроить новую ударную группу против Барановичей.

Что тут скажешь? Брусилов сразу понял то, что потом станут повторять на все лады скептики, уверяющие, что это наступление было успешным, но не могло решить исход всей компании, а тем более Первой мировой. Да, с таким безвольным Верховным Командующим это было – невозможно. И Брусилов пишет: «На это я ответил, что случилось то, чего я боялся, то есть, что я буду брошен без поддержки соседей и что, таким образом, мои успехи ограничатся лишь тактической победой и некоторым продвижением вперед, что на судьбу войны никакого влияния иметь не будет. Неминуемо противник со всех сторон будет снимать свои войска и бросать их против меня, и, очевидно, что в конце концов я буду принужден остановиться. Считаю, что так воевать нельзя и что даже если бы атаки Эверта и Куропаткина не увенчались успехом, то самый факт их наступления значительными силами на более или менее продолжительное время сковал войска противника против них и не допустил бы посылку резервов с их фронтов против моих войск. Создание новой ударной группы против Барановичей ни к каким благим результатам повести не может, так как для успешной атаки укрепленной полосы требуется подготовка не менее шести недель, а за это время я понесу излишние потери и могу быть разбит. Я просил доложить государю мою настоятельную просьбу, чтобы был дан приказ Эверту атаковать теперь же и на издавна подготовленном участке. Алексеев мне возразил: «Изменить решения государя императора уже нельзя» – и добавил, что Эверту дан срок атаковать противника у Барановичей не позже 20 июня. «Зато, – сказал Алексеев, – мы вам пришлем в подкрепление два корпуса». Я закончил нашу беседу заявлением, что такая запоздалая атака мне не поможет, а Западный фронт опять потерпит неудачу по недостатку времени для подготовки удара и что если бы я вперед знал, что это так и будет, то наотрез отказался бы от атаки в одиночку. Что касается получения двух корпусов в подкрепление, то по нашим железным дорогам их будут везти бесконечно и нарушат подвоз продовольствия, пополнений и огнестрельных припасов моим армиям; кроме того, два корпуса, во всяком случае, не могут заменить атак Эверта и Куропаткина. За это время противник по своей железнодорожной сети и со своим многомиллионным подвижным составом по внутренним линиям может подвезти против меня целых десять корпусов, а не два.

Я хорошо понимал, что царь тут ни при чем, так как в военном деле его можно считать младенцем, и что весь вопрос состоит в том, что Алексеев, хотя отлично понимает, каково положение дел и преступность действий Эверта и Куропаткина, но, как бывший их подчиненный во время японской войны, всемерно старается прикрыть их бездействие и скрепя сердце соглашается с их представлениями…». Для меня это – ключевой и никем не оспоренный разговор, который, собственно говоря, прекращает многие дискуссии. Перечислять дальнейшие перипетии сражения, локальные победы и промахи можно до бесконечности. Остановимся для полноты картины лишь на некоторых из них.