Пантелей Марценюк - Над Бугом-рекой

Большая бомба попала и в немецкое бомбоубежище на заводе. Все, кто там был погибли, а бомбоубежище залило водой. Об этом мы узнали утром на следующий день, когда увидели, что ни конвоиров, ни других немцев возле нас не появилось. Вокруг все было разрушено. Все то, что могло гореть – сгорело. В пожарище бараков мы видели останки тех, кто не пошел в хранилище, а остался внутри. Они не смогли спастись, так как дверь была заперта, а на окнах граты. По территории лагеря лежали тела тех, кто выскочил из хранилища и попал под шквал осколков от бомб. Кое-кому из них посчастливилось остатися в живых, и они возвращались в лагерь. Начали возвращаться и те, кто работал в ночной смене. Этих пленных, на время бомбардировки вывели за город на окраину в небольшой лесок. В свете осветительных ракет из самолетов их увидели и, наверное, считая за немецких, солдат, обстреляли из пулеметов и начали бомбить. Из ночной смены тоже мало кто уцелел. В том числе погиб и мой друг Сергей Осипенко, с которым мы длительное время работали в одной смене и делились чем Бог пошлет, вечная ему память.

Все пленные, кто остался в живых, собрались и начали обсуждать, что дальше делать. Мы были встревожены и в то же время свободны, так как вокруг уже не было изгороди и охраны. Однако эта воля была относительная, так как находились мы в центре Германии и ждали того, что вот-вот немцы возьмут нас снова под охрану. В то же время периодически вечерами мы слышали звуки пушечных выстрелов и понимали, что это приближается фронт. Большинство решила разойтись отдельными группами и пробираться к своим войскам.

С двумя товарищами я пошел по руинам домов в поисках одежды и обуви, чтобы поменьше быть похожими на пленных беглецов. В одном из подвалов мы наткнулись на одежду, которая была присыпана обвалившимися камнями. Там мы нашли пиджаки, брюки, головные уборы. Свою одежду с надписью белой краской на плечах SU (Soviet Union – Советский Союз) мы забросали штукатуркой из обваленных стен. Обувь мы нашли в другом подвале. Таким же образом мы находили пищу и сделали ее запас на дорогу. Немцев в этом поселении не было. Наверное, те, кто выжил после бомбардировок, оставили его.

Блуждая по руинам домов, мы разыскивали все то, что может стать полезным в дороге, после чего отправились на восток. Двигались мы ночами и окраинами, подальше от дорог. Нам было известно, что те беглецы, которым раньше удавалось вырваться на волю, долго там не задерживались. Где-то через неделю – две их возвращали в лагерь по зверски побитых и чуть живых, а несколько от побоев умерло. Власти давали премию в пятьдесят и больше марок за выдачу каждого беглеца. Поэтому мы были очень осторожны и старались не попадаться на глаза немцам. Однако тем было уже, наверное, не до нас. Военные части немцев почти в панике отступали на запад, чтобы не попасть у руки россиян. Гражданское население тоже было в движении и оставляло свои дома при приближении фронта. Так мы блуждали почти две недели – голодные, обросшие, измученные ночными переходами, стараясь быть похожими на гражданских немцев. При случае мы делали привалы, прячась в руинах домов.

На одном из таких привалов где-то двадцатого марта сорок пятого года мы увидели бойцов в советской форме. Радости не было границ – это были разведчики 280-й стрелковой дивизии. Нас отвели в штаб дивизии. Каждого из нас подвергли допросу, кто мы, где служили в армии, как попали в плен. Между нами даже оказался один, кто не успел начать службу в армии, а сразу попал в плен. После такого допроса мне еще с одним товарищем выдали воинскую форму и направили в отдельную зенитную роту, которая охраняла вместе с ротой автоматчиков, штаб 280-й стрелковой дивизии.

Дальнейшая моя служба в армии до окончания войны проходила в прислуге крупнокалиберного четырехствольного зенитного пулемета, который был размещен в кузове автомашины немецкого производства. Таких машин в охране штаба было две. Еще одна – третья машина транспортировала боевые и прочие припасы. Наша задача состояла в защите штаба дивизии от нападений с воздуха, а также вместе с автоматчиками от нападений с земли. К тому времени немецкая авиация нас уже практически не беспокоила, а вот от нападения пехоты приходилось периодически отбиваться.

Помню один случай, когда штаб дивизии, который разместился в небольшом городке, старалась захватить довольно значительная группа немецких разведчиков. Они прорывались к штабу, который находился в подвале полуразрушенного дома. Нам пришлось организовать отпор, использовав наши пулеметы в наземном бою. В дальнейшем в атаку пошли автоматчики, забрасывая немцев ручными гранатами. Получив значительные потери раненными и убитыми, те отступили.

Раненные были и с нашей стороны. Так в нашей пулеметной прислуге один солдат тоже был ранен в руку, тем не менее, идти в госпиталь он отказался. К концу войны в поредевших подразделениях на счету был каждый боец, а потому никто и не принуждал легко раненных оставлять боевую часть.

В апреле месяце сопротивление немцев начало слабеть. Наша часть находилась на расстоянии сто – сто двадцать километров от Берлина и двигалась навстречу американцам. Встреча с ними состоялась 20–24 апреля на Эльбе. На месте встречи был разрушенный мост, который немного починили и наши солдаты ходили в гости к американцам, а те к нам. Общались мы на немецко-русско-английском диалекте, тем не менее, довольно пристойно понимали одни других. Для нас война уже закончилась, однако она еще шла в Берлине и Чехословакии. Лишь пятого мая нам сообщили, что война полностью закончилась.

Победу мы встретили в городе Шмидеберг. Наше отделение было расквартировано в особняке немецкого гауптмана (капитана). Его семью выселили из особняка, но хозяйка периодически наведывалась к своему двору и даже предлагала готовить нам пищу. Однако мы отказались от ее услуг, не зная наверное, ее намерений. Комнаты в особняке были хорошо обставлены мебелью и застелены постельным бельем. Но за месяц нашего проживания они стали просто неузнаваемы. Солдаты отвыкли от комфортных условий проживания и в комфортабельном особняке жили, как на фронте. Когда понадобилось написать лозунги к Дню Победы, то просто брались пуховые матрасы из красной материи, из них вытрясали перо и писали белой краской надписи.

Я не имею намерений обвинять их в том, к чему их приучила война и те же немецкие учителя, которые ее начали. Намного больше хочется мне вспомнить «незлым тихым словом» тогдашних руководителей, которые поставили нас в начале войны заложниками своих амбиций. Мало того, что к войне почти не готовились, было сделано все, чтобы, не дай бог, Гитлер не подумал, что мы к ней готовимся. Тягачи и танки на колодках, самолеты на открытых аэродромах без горючего. Физическое уничтожение командного состава, который имел опыт гражданской войны. Все это открыло путь Гитлеру в начале войны к легким победам. Возникает простой вопрос – неужели военные части кадрового состава, которые имели соответствующую боевую подготовку, не могли воевать в сорок первом лучше мобилизованных гражданских, которые получали ощутимые победы в сорок третьем – сорок пятом годах.