Рамазан Абдулатипов - Власть и совесть. Политики, люди и народы в лабиринтах смутного времени

К сожалению, слишком многое в нашей истории зависит от воли (или безволия) одного человека. Особенно в нашей стране. Нерешительность Горбачева привела к ГКЧП, а все вместе взятое подвигнуло Ельцина на такой поступок, как роспуск Союза, а отсюда – формирование Горбачевым нового содружества. По-моему, он идеализировал возможности и перспективы демократии у нас в стране.

В дальнейшем главным вопросом для России стал вопрос о Конституции. Проект Конституционной комиссии затормозился. Обострялась борьба между ветвями власти. Вчерашние соратники становились врагами. Видимо, конституционная реформа явилась главным политическим аргументом противостоящих сил. Начались активные акции по взаимному свержению. Обострил ситуацию и конфликт между Президентом и вице-президентом.

На повестку дня выдвинулось несколько коренных вопросов: о новой Конституции, о новых выборах, о перспективах Федерации. Эти вопросы обсуждались на всех уровнях. Неоднократно по ним пришлось выступать в средствах массовой информации и мне. Свою позицию считал открытой, доступной.

17 сентября 1993 года Президент Б. Н. Ельцин пригласил меня на 16 часов к себе. Откровенно говоря, я думал, что он проводит какое-то совещание. Когда выехал на Калининский проспект, встретил кортеж машин из трех «Зилов» в сопровождении мотоциклистов. Я подумал, что Борис Николаевич куда-то выехал. С такими мыслями и прибыл в Кремль – приемную Президента. Оказывается, Президент был на месте, а ехал в сопровождении Майкл Джексон. Приглашенным на этот час, как выяснилось, оказался я один. Буквально через несколько минут меня пригласили в кабинет Б. Н. Ельцина. Он, как всегда, бодро встал, прошел почти до середины кабинета и пригласил сесть. Сначала мы обменялись впечатлениями о наших «волейбольных» радикулитах. Пришли к выводу, что это профессиональная болезнь старых волейболистов. Потом Борис Николаевич стал говорить о политической ситуации, которая складывается в стране. Каждый высказал свои мысли. «Как вы считаете, каким образом лучше всего подготовить и принять Конституцию?» – спросил он. Я ответил, что надо, чтобы Конституцию готовили совместно рабочие группы из Конституционного совещания и Конституционной комиссии. Но пока следует принять раздел о высших органах государственной власти, без чего невозможно будет провести новые выборы. В целом Конституцию реальнее всего принять на вновь избранном парламенте. Принятие Конституции на референдуме – это наиболее простая форма обмана не только народа, но и себя.

Борис Николаевич подтвердил близость такого подхода к его позиции. «Принятие новой Конституции на Съезде нереально, – заключил он. – На референдуме потом ничего не изменишь. И пройдет ли она везде? Я знаю вашу позицию об одновременных выборах Президента и депутатского корпуса. Но вы должны понять, что такое большое государство без власти и управления оставлять нельзя. Как тут поступить?»

«Я не столь наивен, Борис Николаевич, чтобы не понять этого, – ответил я. – Одновременность выборов не обязательно означает выборы в один день. Вначале можно было бы пойти на парламентские выборы, а потом на президентские. Но важно довести до сознания общества идею, что Президент не просто избавляется от парламента, но и сам идет на выборы». Со своей стороны я обещал всячески содействовать скорейшему проведению через парламент Закона о выборах и о высших органах государственной власти. Можно было бы предложить для компромисса, чтобы эти законы готовились и представлялись в парламент субъектами Федерации, если варианты, подготовленные одной из ветвей власти, будут неприемлемыми для другой. Компромиссы можно и нужно искать. Другого не дано.

Борис Николаевич задумался, но тут же перешел на другие темы. Спросил, как я себя чувствую в парламенте, сказал, что знает о том, как трудно там здравомыслящим людям. А затем предложил, если есть желание, перейти на работу в Правительство или к нему. Я поблагодарил за доверие, но тут же подчеркнул, что такая тактика Президента, по-моему, ошибочна. Я всегда был против «перетягивания» людей из Верховного Совета в президентские структуры. Таким образом парламент «освобождался» от Шумейко, Шахрая, Филатова, Ярова и других представителей демократического крыла. Между тем я не мог покинуть Верховный Совет, как бы там ни было сложно, отказаться от депутатского мандата, оставить без защиты своих избирателей-горцев. В этом вопросе проблема политическая для меня перерастала в проблему нравственно-этическую. Тем не менее от разговора с Президентом у меня осталось весьма приятное впечатление, было ясно, что он думает о путях сотрудничества. Меня радовал уровень осмысления Президентом насущных проблем. Таким глубоко задумавшимся я его раньше не видел. Вспоминаю, что в разговоре с Борисом Николаевичем я как бы ненароком попросил его найти возможность наладить отношения с вице-президентом и с Хасбулатовым, ибо их отчужденность может дорого обойтись России, парламенту. Борис Николаевич не стал рассуждать по этому поводу. Видимо, удивился моей наивности.

Через несколько дней (21 сентября 1993 г.) произошло то, что уже всем известно: Президент принял Указ, прерывающий деятельность законно избранного парламента. Для меня это был огромный удар. Я все-таки этого не ожидал, хотя внутренне и готовился к чему-то подобному. Конфронтация набирала силу с каждой минутой. Вначале я поддался стихии эмоций. Но одумавшись, решил, что в этой ситуации мой долг – вести линию на ослабление напряженности, на примирение сторон, искать пути безжертвенного разрешения конфликта. В этом трудном деле находил понимание одних и неприязнь или осуждение других.

С благодарностью вспоминаю встречу со Святейшим патриархом и участие Русской Православной Церкви в миротворческой миссии. Хотя Алексий II не угодил политикам вроде Глеба Якунина и других крайних. Но патриарх выполнил свой долг честно. Не все, конечно, удалось. Поистине, неисповедимы пути Господни. Мне показались искренними и стремления Филатова, Лужкова, Сосковца уйти от кровопролития. Во всяком случае, подписанный протокол открывал дорогу к диалогу.

С сожалением приходится констатировать срыв переговоров и резкий поворот событий, закончившийся кровавым побоищем. Что тут скажешь? Думаю, что еще рано давать какую-либо однозначную оценку поступкам людей, вовлеченных в эту историческую драму.

Пусть скажет свое слово правосудие. Оценка одного человека, даже самого нейтрального, объективно настроенного, все равно не будет ни полной, ни истинной. Известно, что очевидец – это самый необъективный свидетель истории. Думаю, что больше правды может быть в словах либо тех, кто ушел из политики, кто решил заняться далекими от нее делами, либо чьи действия не находятся в поле зрения правосудия и не связаны непосредственно с политикой. Правда, последние вряд ли и знают многое, но из воспоминаний, оценок каждого из них и сложится общая картина происшедшего. Тот, кто продолжает свой политический путь, тысячами нитей связан с прошлым и настоящим. В такой ситуации при всем желании трудно быть беспристрастным.