Александр Поляков - Без права выбора

— Ладно, — сказал Калита слегка охрипшим голосом после долгого молчания, — черт с ним, с Невзоровым. Может, я и ошибаюсь. Бахарев сообщит Марантиди адрес… Посмотрим, как оно получится.

— Почему вы ничего не сообщили о себе? Вы знаете — я несентиментален, но в последнее время мне казалось, что вокруг меня замкнулась пустота. Нет людей, Григорий Петрович, почти не на кого положиться. Одни умерли, другие далеко… — говорил Марантиди, глядя на Невзорова влажными, чуть навыкате, похожими на переспелые сливы глазами.

За то время, что они не виделись, Невзоров заметно изменился: над его высоким лбом еще дальше убегали залысины, лицо обрело какую-то неуловимую одутловатость, глаза как бы припухли, потеряв свой прежний холодный блеск. Но в общем это был прежний Невзоров — уверенный в себе, небрежно-элегантный, чуть ироничный петербуржец, с ленивыми движениями красивых, удлиненных в кистях, как у пианиста, рук.

— За ваш приезд, Григорий Петрович!..

Они бережно сдвинули рюмки, медленно выпили по глотку терпкого, вяжущего язык вина. Марантиди достал пачку папирос:

— Надеюсь, вы не изменили своим привычкам?

— О, нет… Трапезундские? — Невзоров с наслаждением затянулся. — Однако вопреки привычкам одно время пришлось перейти на самосад. Не курили? Это адская смесь из сена и перца, раздирающая гортань и легкие. Так-то, дорогой Аршак Григорьевич.

— Что же случилось? — спросил Марантиди.

— Вы знаете, я хотел выйти из игры. У меня было около ста тысяч в твердой валюте, этого хватило бы для начала в любом населенном пункте Соединенных Штатов Америки. Для меня это было не просто бегство за границу. Сейчас для русского пересечь Атлантический океан — значит преодолеть расстояние, по крайней мере, в сто лет. Будущее создается на Американском континенте, дорогой Аршак Григорьевич. Я изучал статистику. Америка снимает три четверти мирового урожая кукурузы, три пятых — хлопка, на ее долю приходится две пятых мировой добычи угля, более половины вырабатываемой на земном шаре электроэнергии. С конвейеров Генри Форда каждые двадцать секунд сходит автомобиль… Если уж начинать все заново, то только там. Даже политическую борьбу. Теперь судьбы мира будет определять нью-йоркская биржа.

— Вы правы, — задумчиво произнес Марантиди. — Англия постепенно отходит на второй план. Вы правы… Продолжайте, Григорий Петрович.

— К сожалению, бежать мне не удалось. Я едва не сел в тюрьму. Помог один человек. Эта история стоила мне всех сбережений и половины здоровья. Заодно пришлось отказаться и от последней семейной реликвии — фамилии. Теперь я — Глебов, скромный совмещанин, горячо одобряющий новую экономическую политику. Как видите, все это напоминает возвращение Одиссея, трактованное в стиле трагического фарса.

— Что поделать, Григорий Петрович, — вздохнул Марантиди. — Всем нам приходится идти кругами Дантова ада… Во всяком случае, я ждал вас не меньше, чем Пенелопа Одиссея. Чем вы думаете заниматься?

— Еще не знаю. Сначала нужно осмотреться.

— Да, да… — рассеянно кивнул головой Марантиди. Он встал и, грузно ступая, прошелся по комнате. Видно было, что ему не дает покоя какая-то мысль.

Невзоров налил в рюмки вина:

— Тосты еще не исчерпаны, Аршак Григорьевич.

— Да, конечно… Может быть, впереди — самый главный. — По внезапно изменившемуся тону, по какой-то новой, напряженной нотке, прозвучавшей в голосе Марантиди, Невзоров понял, что грек сейчас заговорит о том, что заставляло его с такой настойчивостью искать этой встречи. И он не ошибся.

— Григорий Петрович, — заговорил Марантиди, — я решил уехать в Грецию. Того, что у меня есть, хватит не только для начала. Все мои сбережения находятся в швейцарском банке. Нельзя без конца испытывать судьбу. Но у меня здесь большое, хорошо налаженное дело, в котором заинтересованы определенные круги за границей. Мой преемник должен быть абсолютно надежным человеком. Только при этом условии я смогу уехать. — Он остановился против Невзорова, пристально взглянул ему в самые зрачки. — Григорий Петрович, я не вижу никого, кроме вас, кому можно было бы доверить дело…

— Я должен подумать, — медленно сказал Невзоров. — Не знаю, стоит ли игра свеч… Ведь сейчас можно прилично заработать, почти ничем не рискуя.

— Заработать — да. Сделать состояние — нет. А без этого незачем пересекать Атлантику.

— Предположим, я соглашусь. Вы уверены, что эти… гм, круги… одобрят ваш выбор?

— В принципе это уже согласовано. За вас буквально все — ваше прошлое, деловые качества, опыт конспиративной работы, связи, знание языков…

— Хорошо, не позже чем послезавтра я дам вам ответ… Но как бы там ни было, я очень рад нашей встрече… Рюмки ждут, Аршак Григорьевич, — улыбнулся Невзоров. — Ваш тост.

— Я никогда не любил Россию, — Марантиди поднял рюмку. — Дикая страна, сумасбродный народ, шарахнувшийся от старообрядчества к социализму. Мне трудно дождаться того дня, когда я навсегда покину эту скифскую степь с ее каменными бабами, вставшими на пути цивилизации. От вас я могу не таиться, Григорий Петрович. Деловой человек новой формации выше национальных предрассудков. Оставим их в утешение нашим фанатикам. Наша Эллада там, где нам хорошо. Выпьем за эту общечеловеческую родину!..

Только теперь, встретив Марантиди, Невзоров в полной мере осознал, какая непроходимо глубокая борозда отделила его прошлое от того, что с ним произошло в последние месяцы. История возвращения Одиссея отнюдь не походила на трагический фарс. В ней было зерно будущего возрождения.

В долгих ночных раздумьях, в беседах и спорах с Зявкиным Невзоров заново переосмысливал историю своей страны. Если бы ему до ареста сказали, что человеком, который заставит его отказаться от прежних убеждений, будет председатель Дончека, он счел бы это неумной шуткой, не более. Но случилось именно так.

Невзоров теперь ясно ощущал превосходство Зявкина. Тот обладал разносторонней эрудицией, огромным жизненным опытом, глубоким, гибким умом, и его аргументы, основанные на точном знаний фактов, были неотразимо убедительны. Невзоров понял, что председатель Дончека прав, говоря об исторической необходимости и необратимости совершавшихся в России преобразований.

Он уже нетерпеливо ждал газет, отпечатанных однообразными шрифтами на плохой бумаге. С их страниц на него смотрела — глазами петербургских металлистов, московских строителей, ивановских ткачих, ростовских железнодорожников — действительность новой России, С конвейеров Генри Форда каждые двадцать секунд сходила машина. Русские рабочие собирали первый автомобиль, каждый узел — радиатор, мотор, коробку скоростей, сцепление — вручную. Но конвейер Генри Форда в своем непрерывном механическом движении оставался на месте. А русские рабочие верили: после первого автомобиля они соберут второй и Россия, которой коммивояжеры иностранных фирм сбывали спички и пуговицы, ведра и лопаты, будет производить все, что должна производить передовая индустриальная держава.