Владимир Губарев - От сохи до ядерной дубины

– Недавно прочитал книгу, которую выпустили мои коллеги в Сарове. Там говорится и о ядерном разоружении, и о коммунистической идеологии, и о том, что холодная война закончилась. Мол, стало намного спокойнее в мире. Однако это ведь не так! Внутреннее напряжение существует… Вопрос о защите государства, о нашей безопасности намного сложнее, чем просто идеологические разногласия, к которым многие стараются свести все, что происходило и происходит в мире.

– Как вы попали в Саров, а точнее, в «Приволжскую контору Главгорстроя СССР»?

– Впервые – в 56-м году на преддипломную практику. На четвертом курсе произошел резкий поворот в судьбе. Нас готовили как специалистов по конструкционным материалам, соответственно, и лекции строились целенаправленно. Но вдруг полкурса вызывают и предлагают заняться физикой взрыва. Нас отправляют сразу же в Институт химической физики, приглашают на встречу с заведующим кафедрой и директором института академиком Николаем Николаевичем Семеновым. Нас ввели в курс дела, а затем нам начали читать курс по физике взрыва. Там же, в «башнях», мы проводили взрывные эксперименты. В общем, шло теоретически-экспериментальное обучение. А потом, буквально через год, летом 56-го года отправили на преддипломную практику в Саров.

– Нужны были новые силы в «Атомный проект», не так ли?

– Вероятнее всего. В 55-м году прошли испытания водородной бомбы на новом принципе – это обжатие термоядерного горючего с помощью рентгеновского облучения, и резко расширялся фронт работ. Поэтому нас «перековали» из металлофизиков во взрывников. Там мы защитили дипломы, и стали участвовать в программе создания и совершенствования ядерного оружия.

– Ваше первое ощущение от Сарова?

– Странное… Дело в том, что в командировках действительно значилось: «Приволжская контора Главгорстроя СССР». А находилась она где-то в «районе Шатков». Больше нам ничего не было известно. Что нас ждет? Не очень ясно… Нас направили в газодинамические подразделения (это нынешний Институт физики взрыва) к разным руководителям на беседу. Я попал к Александру Сергеевичу Козыреву. Естественно, я не знал, чем он занимается, но он быстро меня сагитировал, и я дал согласие, хотя до конца не понимал, чем именно мне предстоит заниматься. Александр Сергеевич был обаятельный человек во всех отношениях. Юлий Борисович Харитон однажды сказал о Козыреве: «красавец-мужчина». И действительно, он был высоким, энергичным, красивым, способным увлекать. Он занимался взрывчатыми веществами и обжатием малых масс дейтериево-тритиевой смесью. С этой идеей он приехал на «Объект» и ею занимался всю жизнь. Помимо этого направления мы участвовали в разработке отдельных ядерных зарядов. Открылся широчайший фронт работ, резко увеличилось количество ядерных испытаний, и поэтому весь коллектив Института работал в очень хорошем темпе. Были созданы конкретные конструкции, они успешно испытывались и поступали в серийное производство. Темп высочайший, он увлекал и захватывал всех – от рабочего и инженера до руководителей. Все понимали и ощущали, что мы совершаем очень важное дело. Цифр в то время мы не знали…

– Что вы имеете в виду?

– Соотношение арсеналов США и наших. В последнее десятилетие эти цифры я увидел, а тогда они были за семью печатями. Но сложность ситуации мы понимали. В 55–56-м годах соотношение, к примеру, по тем же самым стратегическим бомбардировщикам было такое: 1200–1300 у американцев, а у нас в лучшем случае около сотни. Вокруг страны – базы, и эти бомбардировщики базируются на них. Ощущение, что дамоклов меч нависает над нами, присутствовало. По ядерному арсеналу разница была в десятки и сотни раз. Ситуация очень серьезная. И те меры, которые в то время приняты, были необходимы. Мы сразу оказались на переднем плане, а потому понимали, что надо трудиться с полной отдачей сил.

– Рядом с вами кроме Козырева работали очень многие выдающиеся люди. Легенды о них слагаются. Как вы себя ощущали?

– Легенды, безусловно, теперь есть, но мы себя ощущали совсем иначе. Для молодежи все руководство «Объекта» было доступно. То есть не было больших заборов и барьеров от молодого специалиста до научного руководителя или директора. Проходили совещания с участием Андрея Дмитриевича Сахарова, Юлия Борисовича Харитона, Евгения Аркадьевича Негина и многих других, тех, кто разрабатывал или был идеологом новых конструкций и идей. В них принимали участие и мы. Получался мощный заряд интеллектуальной энергии, и мы оказывались внутри него. Мы перенимали опыт, учились, и было очень интересно быть в такой мощной и дружной команде.

– Как сейчас, много лет спустя, вы объясняете свою стремительную карьеру: от рядового инженера до директора Центра?

– У меня путь был последовательным, а вот в начале 90-х действительно карьеры делались даже не стремительно, а моментально. Заведующий лабораторией становился чуть ли не главой правительства. И примеров тому не счесть… Карьера не только и не столько со мной связана. В то время в институт приезжало до 500 молодых специалистов из лучших вузов страны. Шел массовый поток, люди шли очень толковые и квалифицированные. Они быстро росли на конкретных задачах. Они чувствовали свою ответственность, они использовали тот опыт, который был накоплен. Они полностью отдавались делу, а потому уже спустя два-три года становились заместителями Главного конструктора, теоретического подразделения и так далее. К примеру, Борис Васильевич Литвинов. Буквально через несколько лет после приезда на «Объект» он возглавлял одно из основных направлений, а потом стал Главным конструктором. Или тот же Юрий Алексеевич Трутнев уже в 30 лет стал руководителем крупного подразделения. Вместе с Юрием Николаевичем Бабаевым они предложили очень интересные и блестящие идеи, которые существенно улучшили качество того оружия, которое шло потом в серию. Люди росли очень быстро на конкретной работе, и это поощрялось руководством. Это была норма жизни в институте. Так что моя судьба традиционна для того времени.

– Но все-таки все определялось на Семипалатинском полигоне?

– Идея есть идея. Сколь бы хорошей ни была идея (особенно в ядерном оружии), если она не прошла проверку на полигоне, то трудно говорить о ее работоспособности. Естественно, каждый теоретик, а они были основными генераторами идей, проверялся на Семипалатинском полигоне, а затем и на Новой Земле. Конечно, свою лепту вносили и газодинамики, и конструкторы, но в зарядостроении основную роль все-таки играли физики-теоретики. Ядерные испытания были завершающим этапом, и они определяли судьбу новых конструкций и, соответственно, людей, которые их создавали.