Сергей Дубавец - Русская книга

Вызывать войска из центра государства, как это было во времена восстания для его удушения, сейчас в случае чего не приходилось: «Северо-Западный край» мог с избытком одолжить этой силы для придушения беспорядков в столицах. Кроме того, войско в Беларуси, благодаря заведенной 1 января 1874 г. всеобщей воинской повинности, с успехом выполняло огромную русифицирующую роль».

В самом конце романа Н.Ланской мы узнаем, что все ее «герои» — не просто приезжие, а люди, так или иначе связанные с российской армией. Оказывается, в Мозыре стоит гарнизон, которым командует ротмистр Александр Данилович Зыков, а все перечисленные выше обрусители — действительные или отставные армейские чины. Тот же Лупинский, как выясняется, — майор в отставке. И я не сдержусь, чтобы не провести еще одну параллель.

Кто-то из современников назвал Беларусь «страной отставников». Это правда. Ведь до последнего времени офицеры советской армии, уходя в отставку и выбирая себе место жительства, отдавали нашему краю абсолютное предпочтение. Причем все — и здешнего происхождения, и нездешнего, и совсем уж далекого. Словом, и эта «практика» началась вовсе не при Сталине, и не после революции.

Многое еще в этом романе звучит публицистически злободневно («… получая 7 р. 51 коп. в месяц, ухитрился выстроить два дома»), но я прекращаю и без того обильное цитирование. Возможно, его будет достаточно для представления забытого романа, а главное — самой проблемы обрусительства.

Глядя на тогдашние и теперешние проблемы и изъяны нашей общественной жизни, я думаю: а может, так оно было всегда, может, это какая-то заданность? И только культура, язык и сама природа возвращают присутствие духа? Но откуда тогда эти культура, язык и природа? И как они — наша книжность, архитектура, фольклор, менталитет — на протяжении столетий сохранили в себе свою первородную чистоту?.. Нет, явно было и по-другому. И явно другая у нашего края и у нас заданность. А в таком случае, когда же началось все это? Ответ подсказывает Н.Ланская, чье произведение и посвящено собственно началу этого: не началось, а — пришло, принеслось, внедрилось.

Глядя из России, это была банальная аннексия, когда одна империя получила свою долю в результате раздела Речи Посполитой между тремя европейскими монстрами того времени. Глядя из Беларуси — это была оккупация, вызвавшая три антироссийские восстания 1794, 1831 и 1863 годов, сливающиеся в одну освободительную войну. Единственное, что мешает сегодня согласиться с этим юридически точным определением — то, что у этой оккупации не было и до сих пор нет конца.

Видя и зная теперь характер этого нашествия, можно ли допустить, что это было «освобождение» или «воссоединение с Россией», — как толковала нам прежняя пропаганда? Можно ли говорить о каких- то благотворных плодах этого нашествия, как, впрочем, и всех последующих административных нашествий с «большой земли»?

В сущности, ответом на эти вопросы и будет то, почему мы не стали русскими. Потому что вместо русской природы, языка, культуры нам предлагались природа, язык и культура чиновнические. Мы, народ, превращались не в русских, а в денационализированных чиновников — вбирая в себя эту психологию, этот тип достоинства и ценностей. Они входили в нас не вместо нашей белорусской сути, а лишь потеснив ее, приглушив своим объемом, своей массой. Мы так и не почувствовали ничего русского в себе, называя этим словом лишь цепь своей зависимости от системы, а не пуповину, которая могла бы связывать нас с национальной жизнью соседней страны. За двести лет мы так и не дали ни одного выдающегося явления русской культуры, литературы, гуманитарной науки.

Характеристики Н.Ланской точны и универсальны для всех последующих административных наплывов из России в Беларусь. Ехали сюда и деятели культуры, но они, лучшие из них, сразу же интегрировались в белорусскую стихию (горецкая профессура, литераторы Замотин, Вознесенский, искусствовед Щекотихин и другие). Худшие становились чиновниками аппарата. В основном же ехали партийные, советские, комсомольские, милицейские и чекистские кадры, деятели пропаганды, ехали чиновники от образования, парторги и председатели колхозов… Ехали на место многих тысяч взращенных нашенивством и первой волной белорусизации, но тут же расстрелянных или высланных. На место интеллигенции ехали служащие — те, кто, в отличие от интеллигентов, несли не культуру, а идеологию, не язык, а канцелярит, не человеческую природу, а субординационный нюх. Настоящими проводниками русификации стали у нас люди, пожалуй, без исключения малокультурные, неинтеллигентные, бездуховные. Они и сами уже не были русскими, а лишь «с южным типом лица», как пишет о них Н.Ланская. Они, «всесоюзные», всеимперские граждане и положили начало тому «русскоязычному населению», для которого развал империи стал утратой родины, эмиграцией на месте. Их русификаторство заключалось в навязывании лишь «материальной части» своего языка, нескольких постулатов идеализированной своей истории, городского фольклора да нескольких до неузнаваемости адаптированных «народных сказок», что никак не назовешь культурой. Да и возможно ли — навязать культуру? Можно, конечно, заставить ходить в кокошнике, играть на балалайке и сносно говорить по-русски. Но внутреннюю культуру, ее духовную, интимную часть можно только воспитать и только не во вред чему-то уже воспитанному и привитому.

Время и идеология оставили в сознании сегодняшних людей много всяких комплексов, совершенно необъяснимых с точки зрения здравого смысла. Например, само слово «русификация» воспринимается многими как оскорбление русского народа и чуть ли не подрыв добрососедства. Это от той же чиновнической услужливости, заискивания не младшего перед старшим и не меньшего перед большим, но народа-подчиненного перед народом-начальником. А также, возможно, от подсознательного стыда за собственную русифициро- ванность. Ведь русифицированный — не русский, а лишь обезду- ховленный. Теперь мы знаем, кто и когда этот механизм завел.

В романе Н.Ланской совсем нет «культурных вопросов», а обрусительство — это деятельность именно экономическая, социальная, административная. У нее это — экспорт административного аппарата, который в экспортном варианте — наихудший, ибо ставит ниже закона и власти (т. е. ниже себя) не просто человека, а чужого человека, инородца. Ведь Беларусь — это край, куда еще двести лет назад россияне приходили только с мечом, как захватчики. А тут это все делается без меча и каких бы то ни было заслуг.

Словом, все это шло к нам, но никак не меняло нашей национальной сути. Это все было временно, как «оперативная память», и при первом же поветрии куда- то исчезло.