Дмитрий Куликов - Судьба империи. Русский взгляд на европейскую цивилизацию

Здесь мы должны прояснить понятие защиты.

Авторы претендующего на фундаментальность и окончательные выводы труда «Насилие и социальные порядки. Концептуальные рамки для интерпретации письменной истории человечества», уже упоминавшиеся выше, ведут дело к тому, что государство есть способ урегулирования и снижения уровня насилия, особого помещения в рамки «специалистов по насилию» (термин авторов книги). Такое рассмотрение очевидно представляет человеческий коллектив сам по себе «висящим в воздухе», не организованным никакими формами организации, кроме своих собственных. Люди в такой идеальной (а отнюдь не эмпирической) конструкции заданы противостоящими исключительно друг другу – поскольку только в такой форме непосредственного противостояния насилие осуществляется как насилие, в своей сущности.

Что ж, возможно до неолитической революции эту теоретизацию можно релевантно отнести к мелким бродячим группам охотников. В них человек отличается от животного только тем, что направляет свое насилие от другого человека на животное в процессе охоты. Однако и тут насилие превращается в охоту (и тем самым преодолевается) за счет ее разумной и коллективной организации – иначе человеку не одолеть зверя. Позже, в Античности, малая группа людей с помощью мышления одолевает города – так рождается европейское искусство войны и государство, каким мы его знаем. Прекрасный анализ есть у русского философа М. К. Петрова («Пентеконтера. В первом классе европейской школы мысли», например здесь: http://www.situation.ru/app/j_art_739.htm, альманах «Восток», выпуск № 1/2 (25/26), январь – февраль 2005 г.).

Защита внешне выглядит как применение силы. Так же, как и власть. Однако главное в защите – противостояние превосходящей силе, то есть уже не с помощью силы, не только и не столько ею (хотя и с ее применением). С властью все еще более определенно: сама власть есть преодоление насилия (животного начала). Оно просто его заменяет. Власть есть приказ, предписание, то есть слово. Она адресована не телу (как насилие), а сознанию, духу, душе, мысли. Власть работает, поскольку она лишь напоминает человеку о его месте, о том, что он уже знает свое место. Власть – это разумное напоминание и предложение вернуться на свое место. И человек возвращается. Почему? Потому что это его место, его дом, каким бы он ни был в сравнении с другими домами.

Место и дом защищают человека помимо всякого насилия, всякой силы. Территория дает человеку место – и он не висит в воздухе, не бродит в чуждой ему природной среде. В деятельности и мышлении он у себя дома. Поэтому государство как организованная власть есть, прежде всего, мышление по поводу деятельности (и хозяйственно-экономической деятельности как первой в смысле необходимости). Власть есть мышление, ухватывающее деятельность, выражающее ее (и от нее зависящее), принуждение власти (и государства) есть лишь мыслительное, словесное, знаковое выражение принуждения деятельности, ее обязывания, прикрепления людей к деятельности, а не к природе. Впрочем, если мой дом, мое место, моя территория обязывают меня, то я – если в сознании – эту обязанность выполню. Приведение в сознание не есть насилие.

Суверенитет есть мыслительное содержание государства, защиты и власти. Суверенитет есть сущность государства – как мышление, схватывающее деятельность территории и с территорией. Суверенитет – мышление самой территории, обретающее государство как свое выражение и форму.

Территория – не товар. В истории есть случаи покупки и продажи территорий, но это исключение, ничтожное к тому же по площади. И уж точно они не образуют никакой оборот. Капитализм игнорирует территорию как главное «тело» экономики. Вот точные – и самые первые слова «Капитала» Маркса: «Богатство обществ, в которых господствует капиталистический способ производства, выступает как «огромное скопление товаров», а отдельный товар – как элементарная форма этого богатства». Все точно.

Смысл товаров – в торговле ими, в перемещении. Масса товаров нетерриториальна. Промышленность нетерриториальна (в принципе), переносима с территории на территорию. Поэтому авторы упомянутого «Насилия и социальных порядков» считают промышленную революцию рождением нового социального порядка и сравнивают ее масштаб с революцией неолитической. В этом они неоригинальны, в этом они марксисты.

Промышленная революция есть вызов территориальному мышлению. Капитализм не хочет видеть территории как главное богатство народов. В урезанном и натуралистическом (то есть лишенном его деятельностной действительности) виде территория «просачивается» в представление о факторах производства как «земля» (наряду с трудом и капиталом). Но в политэкономии капитализма и речи быть не может о продолжительных, исторических процессах накопления и концентрации. Разум рынка сиюминутен.

Социалистическое же государство предусмотрительно, оно властвует во времени, оно озабочено будущим – не утопией будущего общественного строя, а действительным будущим территории, народного дома как реальным объектом власти. Поэтому социалистическое государство представляет собой мышление другого уровня.

Капитализм последовательно, от первой (собственно Марксовой) фазы конкурентно-рыночного состязания многих капиталистов, через вторую, монополистически-империалистическую фазу (ленинскую и сталинскую), и в третьей, современной стадии – глобальной (эксплуатирующей через финансовый механизм весь мир в интересах государств британской политической нации и их клиентов – государств Западной Европы), старается убедить индивида отказаться от дома, от места, от территории и переселиться в атерриториальный универсум товаров, что принесет индивиду свободу и счастье, прежде всего, освобождение от власти и государства – то есть от разума.

Правда, тогда и сам индивид должен полностью и окончательно стать товаром. Для этого ему уже не нужно продавать рабочую силу и отчуждать свою жизненную энергию в виде абстрактного труда (хотя изгои будут еще делать и это). Ведь после этого остается еще неурегулированный, нерыночный человеческий, субъективный остаток, ведущий классовую, политическую борьбу. Индивид третьего, тоталитарного, глобального капитализма продает себя самого, вместе со всеми своими проявлениями. Он свободен от какой-либо возможности стать субъектом. Индивид глобального, тоталитарного, третьего капитализма целиком и полностью определяется своей стоимостью. Она заменяет субъектность. Отсюда – такие внешне благонравные и «продвинутые» рассуждения о «человеческом капитале». Однако за ними стоит вполне людоедская деятельностная реальность расходования людей и обмена их друг на друга в соответствии с их стоимостью с их полного на то согласия.