Маргарет Макмиллан - Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую

В следующем году бельгиец Камиль Хейсманс (Гюисманс), глава Международного бюро II Интернационала, вынужден был отказаться от идеи провести следующий конгресс в Вене – настолько сильны оказались противоречия между социалистами разных национальностей. Он отмечал: «Ситуация в Австрии и Богемии крайне прискорбна. Наши товарищи там буквально пожирают друг друга, а разногласия достигли своего пика. Страсти накалены до предела, и если мы все же соберемся в Вене, то такой конгресс будет отмечен только раздором и произведет наихудшее впечатление. В подобном положении находятся не только австрийцы и чехи – это верно также для Польши, Украины, России и Болгарии» [828] Там же, 77. . Как в наши дни ключом к единству Европейского союза являются отношения Германии и Франции, так в ту эпоху краеугольным камнем II Интернационала была солидарность германских и французских социалистов. Обе стороны многократно подчеркивали важность такой солидарности, однако в 1912 г. Шарль Андлер, преподаватель немецкого в Сорбонне и ученый-германист, известный своими социалистическими и прогерманскими взглядами, вытащил на свет неприятную правду. В серии статей он показал, что германские рабочие были больше немцами, нежели интернационалистами. В случае войны, какими бы ни были ее причины, они бы непременно поддержали Германию [829] Там же, 114; Goldberg, Life of Jean Jaurus , 435–8. .

Пацифистское движение, ориентировавшееся на средний класс, оказалось подвержено влиянию национализма в ничуть не меньшей степени, чем II Интернационал. Итальянские борцы за мир испытали горькое разочарование, когда их австрийские соратники отказались выходить на демонстрации в защиту прав меньшинств (к числу которых, конечно, относились и проживавшие в Австро-Венгрии итальянцы) [830] Cooper, Patriotic Pacifism , 171. . Для французских и немецких пацифистов камнем преткновения долгое время являлся вопрос принадлежности Эльзаса и Лотарингии. Немцы утверждали, что население этих провинций процветает и счастливо под управлением Германии, тогда как французы доказывали – притеснения франкоговорящего населения имеют место и даже вынуждают последнее эмигрировать [831] Там же, 165–7. .

У обеих сторон существовали трудности с доверием. «Стоит нам разоружиться, – писал в 1913 г. один немецкий пацифист, – то ставлю сто к одному, что французы… нападут на нас» [832] Chickering, Imperial Germany , 317. . Между пацифистами Германии и Великобритании доверия было не больше. Когда во время Агадирского кризиса 1911 г. между этими двумя странами возникла угроза войны, Рамсей Макдональд выступил в палате общин, выразив надежду, что «ни одна европейская держава ни на мгновение не подумает, будто партийные разногласия смогут ослабить дух или единство [британской] нации» [833] Weinroth, «The British Radicals», 676; Chickering, Imperial Germany , 118. . На следующий год видный германский пацифист раскритиковал своих защищавших Британию сподвижников, утверждая, что та «угрожает жизненным интересам национального развития» Германии. По всей Европе активисты мирного движения пытались примирить свои убеждения с национализмом – в частности, проводя различие между оборонительными и агрессивными войнами. И конечно, даже несовершенные демократические институты следовало защищать от ударов деспотических режимов. Например, французские пацифисты всегда ясно давали понять, что защита республики является для них такой же необходимостью, какой для их предков была защита Французской революции от интервентов [834] Cooper, «Pacifism in France», 365. . Когда кризис 1914 г. начал углубляться, одной из главных целей европейских правительств стало убедить своих подданных в том, что именно они являются обороняющейся стороной.

Усилия по поддержанию в Европе мира некоторым образом подрывал и ореол очарования, присущий самой войне. Блиох в свое время надеялся, что прогресс, сделав войны более кровавыми и более зависимыми от техники, разрушит этот ореол, – но на деле произошло обратное. Распространение в обществе милитаризма и общее возбуждение, вызываемое близостью войны, сделали перспективу конфликта невероятно привлекательной для многих европейцев. Даже Норман Энджелл, несмотря на все свои попытки убедить читателя в иррациональности войны, был вынужден признать: «В преданиях и атрибутах вооруженной борьбы есть нечто глубоко волнующее и будоражащее кровь в жилах даже у самых мирных людей. Это явление затрагивает какие-то глубинные инстинкты, не говоря уже о присущих всем нам чувствах вроде восхищения храбростью, любви к приключениям, действию и движению вперед» [835] Angell, The Great Illusion Kindle version, loc. 2928–30. .

Творцом прусских побед в войнах за объединение Германии был Гельмут фон Мольтке. Этот привлекательный мужчина в хорошо пригнанном мундире с Железным крестом казался ровно тем, кем и был, – офицером и представителем юнкерства, германской земельной аристократии. Получившийся образ выходит одновременно правдивым и обманчивым. Мольтке-старший, как его стали называть, чтобы отличать от племянника, руководившего германским Генеральным штабом в 1914 г., и правда был юнкером. Его собратья по классу веками обитали в своих владениях на севере и северо-востоке Пруссии, занимаясь сельским хозяйством и ведя простую и честную жизнь. Сыновья их исправно служили в прусской армии – и так продолжалось из поколения в поколение, по мере того как Пруссия расширяла свои пределы. Юнкера сражались и погибали на службе, как от них и ожидалось, причем некоторые из юнкерских фамилий можно встретить как в описаниях битв Семилетней войны, так и в хронике войн, которые вел Гитлер. Юнкерской молодежи обоего пола прививали выносливость, терпение, смелость, верность и благородство. Мольтке разделял консервативные ценности своей среды, включая безыскусное благочестие и чувство долга. Тем не менее сам по себе он далеко не соответствовал стандарту «безмозглой мужественности и жестокого педантизма», который, по мнению сатирического еженедельника Simplicissimus, характеризовал офицера-юнкера.

Мольтке был поклонником живописи, поэзии, музыки и театра. Он читал на нескольких языках и был знаком с сочинениями многих авторов – от Гете и Шекспира до Диккенса. Он также перевел несколько томов «Истории упадка и разрушения Римской империи» Эдуарда Гиббона, написал любовный роман и работу по истории Польши. С точки зрения развития Германии и ее вооруженных сил более важным, однако, было то, что Мольтке был во многих важных аспектах чрезвычайно современно мыслящим человеком. Он осознавал, что для успеха в работе любой крупной организации она должна обладать рядом качеств, как то: системность, информационная связность, хорошая подготовка людей и наличие у них общих идеалов и взглядов. Родись он в другую эпоху, он мог бы стать для Германии ее Генри Фордом или Биллом Гейтсом. В реальности же он не хуже любого другого справлялся с задачей, вставшей перед офицерами всех европейских армий той эпохи, пытаясь соединить ценности касты профессиональных военных и требования индустриальных методов ведения войны. Вызванные этим внутренним конфликтом затруднения продолжали тем не менее существовать до и во время Великой войны.