Маргарет Макмиллан - Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую

И хотя у России мало что напрямую было поставлено на карту на Балканах в экономическом смысле – торговля России и инвестиции на Балканах были крошечными по сравнению с другими державами, такими как Франция, – отношение русских к тамошним проблемам формировали как сильные амбиции, так и страхи [1364] Jelavich, Russia's Balkan Entanglements , 203. . Если бы Османская империя рухнула, как казалось все более вероятным, то вопрос о контроле над проливами сразу встал бы ребром. Экономическое процветание и будущее развитие России были связаны с ее внешней торговлей. Большая часть ее экспорта зерна шла через проливы, и современное оборудование, необходимое ей для заводов и шахт, поступало тем же путем. Русские получили напоминание о том, насколько уязвимой делает география ее торговлю, когда проливы были временно закрыты в 1911 г., а потом еще раз в 1912 г. из-за войны Италии с Османской империей. Когда зерно скопилось в черноморских портах России и цена на него упала, торговцы в панике призывали правительство что-то сделать, а так как ценность российского экспорта резко упала, то процентная ставка возросла [1365] Bodger, «Russia and the End», 84. . Скорость наступления болгар в войне, которая разразилась осенью 1912 г., вызвала настоящую тревогу в Санкт-Петербурге. В какой-то момент правительство серьезно рассматривало вопрос об отправке войск для защиты Константинополя и, быть может, захвата полосы земли на берегах Босфора, пока не поняло, что у России нет необходимых транспортных средств или подходящих для этой цели десантных войск [1366] Thaden, Russia and the Balkan Alliance , 132. .

У России были и другие причины бояться проблем в Османской империи. Вплоть до того момента сама отсталость ее южного соседа была ей удобна. Анатолийское плато, которое было еще не развито, а железнодорожная сеть была лишь в зачаточном состоянии, представляло собой удобную территориальную преграду между другими континентальными державами и Российской империей в Центральной Азии и давало России относительную свободу действий для распространения своей власти все дальше, особенно в Персии. (Хотя это неоднократно вызывало трения в отношениях с англичанами, Грей и его коллеги были готовы мириться со многим для поддержания дружбы с Россией.) Но начиная с 1900 г. нарастающее проникновение Германии в османские земли и сильно разрекламированный проект Германии строительства сети железных дорог от Берлина до Багдада стали новым нежелательным вызовом российским имперским амбициям [1367] Bodger, «Russia and the End», 79. .

Наконец, если говорить о самих Балканах, руководители России были полны решимости не оказаться снова обойденными или униженными Австро-Венгрией, как это было в случае с Боснией и Герцеговиной в 1908 г. В Санкт-Петербурге вызывал подозрение каждый шаг, сделанный Австро-Венгрией, – ее попытки расположить к себе Черногорию и Болгарию путем предложения им займов, например, или деятельность католических священников из австрийской церкви на Балканах. Взгляды русских на Балканы также были сформированы на основе панславизма и определялись желанием защитить братьев – южных славян, многие из которых подобно самим русским были православными христианами. Будучи скорее набором эмоций и отношений, нежели последовательным политическим движением или идеологией, панславизм порождал пылкие речи в России и других регионах Центральной Европы перед Великой войной. Для русских панславистов речь шла об их «исторической миссии», «наших славянских братьях» или превращении огромной мечети Айя-Софии обратно в собор Святой Софии. Было также много разговоров об отвоевании «ключей и ворот к русскому дому» – проливов между Средиземным и Черным морями, чтобы российская торговля и военно-морской флот могли выйти «в мир». (Русские, по-видимому, не всегда брали в расчет тот факт, что Средиземное море было более масштабной версией Черного моря с ключевыми выходами из него в Суэце и Гибралтаре, находившимися под контролем другой державы, в данном случае Великобритании.) И если такая риторика напрямую не руководила политикой России на Балканах, она ограничивала ее выбор. Сазонов оказался под давлением, вынуждавшим его поддерживать балканские народы и не сотрудничать с Австро-Венгрией, хотя для России, возможно, было бы разумным попытаться восстановить давнее взаимопонимание с ней, чтобы поддерживать статус-кво на Балканах [1368] Rossos, Russia and the Balkans , 85. . Таким образом, панславизм нашел в нем готовую жертву.

К несчастью для России, стабильности на Балканах и, в конечном счете, для мира в Европе, человек, который теперь отвечал за внешнюю политику, так легко поддавался эмоциям и предрассудкам. Историческая миссия России, как считал Сазонов, состояла в том, чтобы освободить южных славян от османского гнета. И хотя это огромное обязательство было почти выполнено к началу ХХ в., России все еще нужно было быть на страже интересов балканских народов от угроз, будь то угрозы от возрождающейся Османской империи или Австро-Венгрии вместе с ее союзницей – Германией. Он испытывал сильные подозрения в отношении царя Болгарии Фердинанда, в котором видел немецкую кукушку, сидящую в балканском гнезде, и боялся младотурок, которые, по его мнению, действовали под руководством еврейских масонов [1369] Sazonov, Fateful Years , 49–50; Hantsch, Leopold Graf Berchtold , 234n. . Несчастьем также было отсутствие у Сазонова интеллекта, опыта или силы характера его предшественника. Главным аргументом для его назначения на должность, по-видимому, был тот факт, что он – не Извольский, который дискредитировал себя после боснийского кризиса, а также то, что он был зятем премьер-министра Столыпина.

Подобно многим высокопоставленным чиновникам в России новый министр иностранных дел происходил из старой аристократической семьи. В отличие от некоторых своих коллег он был честен, и даже его враги сходились во мнении, что он порядочный человек и верный слуга царя и России. Сазонов также был глубоко религиознен и, по мнению барона Таубе, работавшего вместе с ним в Министерстве иностранных дел, мог бы стать иерархом Русской православной церкви. На взгляд барона Таубе, он не годился в министры иностранных дел: «Болезненный от природы, чрезмерно чувствительный и немного сентиментальный, нервный и даже неврастеник, Сазонов был типичным мягким славянином, излишне уступчивым и щедрым, слабым и неконкретным, постоянно меняющимся под влиянием своих впечатлений и интуиции, сопротивляющимся всем сколько-нибудь продолжительным мыслительным усилиям, неспособным идти от рассуждений к логическому концу» [1370] Taube, La Politique russe d'avant-guerre , 225–7. .

В 1911 и 1912 гг., когда Балканские государства окружили остатки Османской империи, Сазонов их поощрял. «Бездействие, – писал он в своих воспоминаниях, – в отношении достижения своей цели Сербией и Болгарией означало бы для России не только отказ от ее исторической миссии, но и сдачу без сопротивления врагам славянских народов политического положения, достигнутого вековыми усилиями» [1371] Sazonov, Fateful Years , 54. . Он содействовал образованию Балканского союза и, как злополучный ученик чародея, питал иллюзию, что может им управлять. Когда он сказал руководителям Сербии и Болгарии, что Россия не хочет войны на Балканах, они решили, что на самом деле он так не думает. Как написал британский поверенный в делах в Софии накануне 1-й Балканской войны: «Опасность ситуации на самом деле кроется в том, что ни Болгария, ни Сербия не могут поверить, что Россия может отойти от своей вековой политики на Балканах, даже не сделав попытки к сопротивлению. Балканские государства сплотились благодаря России – поистине для оборонительных целей, – но оборонительные и наступательные – это термины во многом родственные при определенных обстоятельствах. Сейчас они сотрудничают, а как только они будут совершенно готовы и сочтут момент подходящим, их не остановят ни французские займы, ни увещевания России, ни вся Европа. Их мало волнует, приведут ли их действия к войне в Европе или нет» [1372] BD, т. IX, ч. 1, 711, 683–5; Helmreich, The Diplomacy , 154–5. .