Маргарет Макмиллан - Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую

Из Берлина правительство Германии пристально наблюдало за развитием событий в России. Кайзер пришел в бешенство, узнав о военных приготовлениях России, в которых он увидел акт предательства, даже когда они все еще были направлены только против Австро-Венгрии. Он обвинял Францию и Великобританию и своего умершего дядю Эдуарда VII в том, что склонил царя к союзу не с теми странами. Вильгельм пригрозил уничтожить Британскую империю и призвать своих друзей в мусульманском мире начать против нее джихад. (В последнем, по крайней мере, он был верен своему слову.) «Так как если нам суждено истечь кровью, то Англия, по крайней мере, потеряет Индию» [1749] Cecil, Wilhelm II , 204–5. . В то время как некоторые высокопоставленные военачальники, Фалькенхайн например, настаивали на мобилизации – что в случае Германии неотвратимо привело бы к военным действиям – они встречали сопротивление. Мольтке изначально не думал, что ситуация достаточно серьезна, а Бетман был за отсрочку, чтобы изобразить Германию жертвой агрессии. Именно военные меры России, как сказал Бетман английскому послу 28 июля, стали непреодолимым препятствием для попыток добиться мирного урегулирования конфликта с Австро-Венгрией на Балканах, а также снятия угрозы самой Германии. 29 июля, когда российское правительство решало, начинать или не начинать всеобщую мобилизацию, Бетман отправил телеграмму своему послу в Санкт-Петербурге: «Будьте любезны, очень серьезно доведите до сведения г-на Сазонова, что наращивание Россией мобилизационных мер вынудит нас провести свою мобилизацию, и тогда война в Европе едва ли будет предотвращена» [1750] Geiss, July 1914 , 284–5; Fuller, Strategy and Power in Russia , 447; Jarausch, The Enigmatic Chancellor , 168–9. .

Кабинет министров Великобритании собрался на заседание в 11:30 29 июля, чтобы обсудить объявление Австро-Венгрией войны сербам, а также потратил значительное время на обсуждение обязательств Великобритании перед Бельгией как одной из сторон Лондонского договора 1839 г., который гарантировал этой маленькой стране нейтралитет и независимость. (Другими странами, подписавшими этот договор, были Франция, Австрия, Россия и Пруссия – в последнем случае эти обязательства перешли к Германии после 1871 г.) Министр торговли Великобритании Джон Бернс, находившийся среди тех радикально настроенных либералов, которые выступали против войны, записал в своем дневнике: «Ситуация была серьезно пересмотрена со всех точек зрения. Было решено не принимать никаких решений». Грея попросили сказать и Камбону, и Лихновски, что «на этом этапе мы не можем заранее взять на себя обязательство либо стоять в стороне при любых обстоятельствах, либо присоединиться при каких-то обстоятельствах» [1751] Ekstein and Steiner, «The Sarajevo Crisis», 404; Williamson, Politics of Grand Strategy , 347. . Кабинет министров, однако, все же принял два важных решения. Первое: Черчиллю было дано разрешение послать телеграммы на флот с приказом провести предварительную мобилизацию. В ту ночь флот выдвинулся на север через Ла-Манш с погашенными огнями на свои боевые позиции в Северном море. Так же правительство введет в действие «этап предосторожности» для вооруженных сил Великобритании согласно их новому уставу. Произошло короткое замешательство, когда выяснилось, что никто не знает точно, как начать этот процесс, и все пришли в ужас, когда стало известно, что часть солдат территориальной армии призвана на караульную службу, что было необычно для мирного времени. Правительство поспешно поместило объявление в газеты о том, что Великобритания не проводит мобилизацию: «Отданные приказы являются мерой предосторожности и носят оборонительный характер» [1752] Hankey, The Supreme Command , 154–6. .

Грей встретился и с Полем Камбоном, и Лихновски сразу же после заседания кабинета министров. В разговоре с Камбоном он подчеркнул свободу действий Великобритании, а с Лихновски зашел дальше, чем мог бы одобрить кабинет министров, и сделал предупреждение: правительство Великобритании все еще надеется на посредничество в конфликте между Австро-Венгрией и Сербией, но, если Россия и Германия окажутся втянутыми в него, ему придется быстро принимать решения. «В таком случае, – продолжил Грей, – будет невозможно оставаться в стороне и ждать какое-то время ». Перо Вильгельма взорвалось пометками на полях, когда тот вечером того же дня читал депешу посла: «Подлый обманщик! Жалкий трус! Негодяи! Мелкие лавочники!» [1753] Geiss, July 1914 , 288–90.

На последнем этапе кризиса и кайзер, и Бетман, которые в предыдущих кризисах вставали на сторону мира, демонстрировали нервное напряжение, в котором они находились, когда оказались перед лицом войны. Франция начала военные приготовления; Бельгия созывала своих резервистов и укрепляла оборону, особенно вокруг самой важной крепости – города Льежа; а британский флот ушел на свои боевые позиции. Самое опасное было то, что Россия быстро шла к полной мобилизации. 29 июля Бетман проинструктировал своего кузена Пурталеса – посла Германии в Санкт-Петербурге, чтобы тот предупредил Сазонова, что в случае продолжения Россией мобилизации у Германии не будет другого выбора, как сделать то же самое. Пурталес, богатый и привлекательный мужчина и фаворит кайзера, раньше слал в Берлин разуверяющие сообщения, убеждающие, что Россия всего лишь блефует. Теперь он оказался в неприятном положении. Когда Сазонов услышал эту угрозу, которую Пурталес предпочел назвать просто дружеским мнением, он сердито воскликнул: «Теперь у меня нет сомнений относительно реальных причин непримиримости Австро-Венгрии!» Пурталес горячо запротестовал против такого жесткого замечания. Сазонов коротко ответил, что у Германии все еще есть шанс доказать, что он ошибается [1754] Albertini, The Origins of the War , т. II, 300–302; Geiss, July 1914 , 296–7; Turner, «The Russian Mobilization», 86. .

В тот же день Бетман, который до этого момента отвергал просьбы англичан и русских оказать давление на Австро-Венгрию, чтобы та пошла на компромисс, резко поменял свою позицию и стал побуждать ее принять посредничество. Насколько искренна была эта попытка сохранить мир, спорный вопрос; Бетман также прислушивался к мнениям в Германии и других местах. Большинство правых националистов открыто выступало за войну, даже превентивную, в то время как многие умеренные были готовы поддержать войну оборонительную. Правое крыло и либеральная пресса все чаще использовали слова «честь» и «жертва» и рисовали ужасы русского деспотизма и русских «азиатских» варваров, сметающих все в Германии, женщин и детей, остающихся на милость жестоких казаков [1755] Verhey, Spirit of 1914 , 17–20. . Однако среди рабочего класса антивоенные настроения по-прежнему казались сильными. В ту неделю по всей стране проходили большие демонстрации за мир, в которых приняли участие около 750 тыс. человек, а в одном только Берлине 100 тыс. человек вышли на улицы – больше, чем участников патриотических маршей [1756] Там же, 53–6. 22. Jarausch, The Enigmatic Chancellor , 151–2, 164, 168–9. . Тем не менее Бетман надеялся – и, как оказалось, справедливо, – что рабочие и их лидеры в Социал-демократической партии (СДП) сплотятся вокруг своей родины, если на нее нападет Россия. В результате он сильно сопротивлялся призывам кайзера и правых воспользоваться кризисом и использовать армию, чтобы сломить СДП.