Маргарет Макмиллан - Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую

1 августа было у англичан началом официальных выходных. Многие семьи уехали на побережье, а в лондонском Музее мадам Тюссо проходила выставка новых восковых фигур для отдыхающих: «Европейский кризис. Близкие к оригиналам портретные модели его императорского величества императора Австрии, короля Сербии Петра и других царствующих монархов Европы. Кризис автономного управления в Ирландии. Сэр Эдвард Карсон, г-н Джон Редмонд и другие знаменитости. Представители военно-морского и армейского командования. Приятная музыка. Освежающие напитки по доступным ценам» [1788] The Times , 1 августа 1914. . В коридорах власти на Уайтхолле не было каникулярного настроения, и на этот раз все более угрюмому Грею не удалось ускользнуть в свой загородный дом.

Одна плохая весть следовала за другой. Лондонский Сити был в панике. Банковская ставка за ночь удвоилась, и сотни людей выстроились в очереди во дворе Английского банка, чтобы обменять свои бумажные деньги на золото. Руководство фондовой биржи приняло решение о ее закрытии до дальнейшего уведомления (фондовая биржа оставалась закрытой до января следующего года). Ллойд Джордж, как канцлер казначейства, и Асквит собрали на совещание ведущих бизнесменов, пытаясь уверить их, что правительство вмешается в случае необходимости стабилизировать экономику. С континента приходили сообщения о передвижениях армий и рассказы (которые оказались неправдой) о том, что немецкие войска уже переходят границу Франции. В личном письме Николсону в министерство иностранных дел британский посол в Берлине Гошен горестно писал: «Это все ужасно! Полагаю, что всем моим слугам надо дать расчет, и я останусь со своим английским камердинером и швейцарской aide-cuisinier. Надеюсь, вы не так устаете, как я» [1789] BD, т. XI, 510, 283–5. .

Кабинет министров собрался на заседание поздним утром в субботу, 1 августа. «Честно могу сказать, что никогда не испытывал более горького разочарования», – написал после него Асквит Венеции Стенли – но он имел в виду, что не смог встретиться с ней в течение недели. Международный кризис, продолжил он, не приближается к своему разрешению, и кабинет министров по-прежнему не может решить, что делать. В то утро одни все еще были за то, что Асквит в своем письме назвал «политической линией Manchester Guardian»: Великобритании следует объявить, что она ни при каких обстоятельствах не вступит в войну на континенте, – а на другом полюсе были Грей со своими сторонниками, такими как Черчилль и сам Асквит, которые отказывались исключать возможность войны. Грей снова намекнул на свой уход в отставку, если кабинет примет решение о проведении твердой политики невмешательства. Между теми и другими находилась все еще не определившаяся со своей позицией ключевая фигура – Ллойд Джордж, который темпераментно склонялся к миру, но прекрасно понимал, что Великобритании необходимо сохранить ее положение великой державы. На заседании было решено только лишь, что министры не будут просить парламент санкционировать отправку во Францию британского экспедиционного корпуса [1790] Robbins, Sir Edward Grey , 295; Wilson, The Policy of the Entente , 136–7; Brock and Brock, H. H. Asquith , 38. .

После заседания кабинета министров Грей принял Камбона, который с нетерпением ожидал в министерстве иностранных дел вестей о намерениях Великобритании. Французский посол подчеркнул величайшую опасность, исходящую теперь для его страны от Германии на суше, и то, что военно-морской флот Германии теперь может угрожать ее атлантическому побережью, оставшемуся без защиты, как с некоторой долей преувеличения утверждал Камбон, в результате договоренности с Великобританией, которая гарантировала его защиту. Грей мало утешил его, снова размахивая перед ним «свободой действий». Нейтралитет Бельгии, однако, был важен для англичан, и министр иностранных дел собирался в понедельник просить палату общин – если кабинет министров согласится – утвердить, что Великобритания не допустит нарушения этого нейтралитета. Камбон указал, что общественное мнение во Франции будет весьма разочаровано таким запаздывающим ответом Великобритании, и, если верить отчету Грея об этой встрече, сделал предупреждение: «Если вы не поможете Франции, Антанта исчезнет; и независимо от того, будет ли победа на стороне Германии или Франции и России, ваше положение в конце войны окажется очень неудобным» [1791] DDF, 3-й выпуск, 532, 424–5; BD, т. IX, 447, 260. . После этого Камбон шаткой походкой вошел в кабинет Николсона с побелевшим лицом и смог лишь сказать: «Они собираются бросить нас, они собираются бросить нас» [1792] Nicolson, Portrait of a Diplomatist , 304. . Своему другу – английскому журналисту, который пришел к нему во французское посольство, – он сказал: «Я думаю, не следует ли убрать слово «честь» из английского словаря». Николсон поспешил наверх, чтобы спросить Грея, правду ли говорит Камбон об их встрече. Когда Грей подтвердил это, Николсон с горечью сказал: «Вы сделаете нас… притчей во языцех во всех странах» – и выразил свой протест, добавив, что министр иностранных дел всегда давал Камбону понять, что в случае агрессии Германии Великобритания примет сторону Франции. «Да, – ответил Грей, – но не в письменном виде» [1793] Williamson, Politics of Grand Strategy , 353n34; Nicolson, Portrait of a Diplomatist , 304–5; Hazlehurst, Politicians at War , 88. . В тот вечер Кроу, который в министерстве иностранных дел был решительным сторонником вмешательства, написал своей жене: «Правительство наконец приняло решение сбежать и бросить Францию в час нужды. Настроение в министерстве таково, что практически все хотят подать в отставку, чтобы не служить такому правительству бесчестных трусов» [1794] Бодлианская библиотека Оксфордского университета, Papers of Sir Eyre Alexander Barby Wichart Crowe, MS Eng. E. 3020, 1–2. .

На другом конце Европы в тот же день Россия и Германия разрывали отношения. (Австро-Венгрия, все еще мечтающая о разгроме Сербии, не выступила со своим собственным объявлением войны России до 6 августа.) В 18:00 взволнованный посол Германии Пурталес три раза спрашивал Сазонова, согласится ли Россия на требование Германии прекратить мобилизацию. И каждый раз Сазонов отвечал, что Россия готова вести переговоры, но приказы о мобилизации не могут быть отозваны. «У меня нет для вас другого ответа», – сказал он. Тогда Пурталес сделал глубокий вдох и с трудом выговорил: «В таком случае, сэр, я уполномочен своим правительством вручить вам эту ноту». Дрожащими руками он передал документ с объявлением войны, отошел к окну и заплакал. «Я никогда не мог бы поверить, – сказал он Сазонову, – что покину Санкт-Петербург при таких обстоятельствах». Они обнялись. На следующее утро служащие посольства Германии вместе с представителями отдельных немецких земель уехали из России на специальном поезде с того же Финляндского вокзала, на который три года спустя приедет Ленин, чтобы устроить революцию [1795] Bridge, Russia , 76–9. . Сазонов позвонил царю и проинформировал его о разрыве отношений. Николай сказал лишь: «Моя совесть чиста – я сделал все, что мог, чтобы избежать войны» [1796] Воейков, С царем и без царя , 110. . Его семья с нетерпением ожидала его к обеду. Он пришел, очень бледный, и сказал им, что Россия и Германия теперь находятся в состоянии войны. «Услышав эту весть, – вспоминал один из учителей царских детей, – императрица заплакала, и великие княжны при виде отчаяния матери тоже расплакались» [1797] Lieven, Nicholas II , 203. . В тот день в Европе много слез было пролито, хотя это было ничто по сравнению с тем, что всех ожидало по мере того, как факт войны укоренялся в сознании, а новобранцы маршировали, чтобы присоединиться к своим полкам.