Маргарет Макмиллан - Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую

Делькассе обладал заурядной внешностью, был смуглым и таким низкорослым, что носил ботинки на высоких каблуках. С виду он не вписывался в роль министра иностранных дел, его враги даже называли его «гномом» и «воображаемым лилипутом». Он также не был знаменит какими-либо выдающимися умственными способностями. Тем не менее он хорошо справлялся с работой благодаря усидчивости, решимости и умению убеждать. Он утверждал, что часто приходил на службу еще до рассвета, а уходил только после полуночи. Ему также повезло в том, что Лубе, бывший президентом Франции большую часть того периода, когда Делькассе занимал свою должность, предоставил ему свободу действовать по собственному усмотрению. Поль Камбон, один из самых выдающихся французских дипломатов, говорил, что президентские полномочия Лубе вообще были «бесполезной декорацией» [403] Hayne, «The Quai d'Orsay», 430. . Недостатками Делькассе были его презрение к большинству политиков и большей части дипломатов, а также любовь к секретности, которая на деле означала, что те, кому полагалось быть в курсе ключевых моментов французской политики и намерений, часто блуждали в потемках. Морис Палеолог, дипломат, который много лет был послом в России, заметил: «Как часто, выходя из комнаты, я слышал взволнованные напоминания: «Только не доверяйте ничего бумаге!», «Забудьте все, о чем я вам сказал!», «Сожгите это!»…» [404] Andrew, Théophile Delcassé , 67.

Хотя Делькассе с годами и научился самоконтролю, он все равно был одержим сильными страстями, и сильнейшей среди них была его любовь к Франции. Он любил цитировать слова своего (и национального) героя, Леона Гамбетты, который говорил, что Франция «является величайшим источником нравственности в мире». В качестве журналиста он писал статьи, в которых призывал воспитывать у французских школьников чувство превосходства над немецкими и английскими детьми [405] Там же, 90. . Как и многие представители его поколения, Делькассе был потрясен поражением Франции в войне 1870–1871 гг. – его дочь замечала, что он никогда не мог заставить себя даже говорить об Эльзасе и Лотарингии. Необычным, однако, было то, что он не испытывал ненависти к немцам или немецкой культуре – в частности, он был большим почитателем Вагнера [406] Там же, 18–19. . Тем не менее он воспринял как данность тот факт, что восстановление отношений с Германией невозможно, а потому стал одним из первых и самых ярых сторонников союза с Россией.

По мнению Делькассе, путь к национальному возрождению Франции лежал отчасти через приобретение новых колоний, а потому на ранних этапах своей карьеры он тесно взаимодействовал с влиятельным колониальным лобби. Он также разделял и ту все более популярную точку зрения, что у Франции есть особое предназначение в Средиземноморье, – отчасти именно поэтому ему было так тяжело простить англичанам захват Египта. Как и другие французские националисты того времени, он мечтал распространить французское влияние на арабские области трещавшей по швам Османской империи. Подобно многим своим соотечественникам, включая и многих левых, он верил, что господство Франции принесет этим народам блага цивилизации. В отношении Марокко даже великий социалист Жан Жорес говорил: «Право Франции [занять Марокко] тем существенней, что она не нападает внезапно и не действует силой. Кроме того, цивилизация, которую она демонстрирует аборигенам Африки, определенно стоит выше, чем нынешний марокканский режим» [407] Там же, 54. . Хотя Делькассе и был убежденным антиклерикалом, но в интересах увеличения французской колониальной империи он начал с энтузиазмом защищать христианские меньшинства, находившиеся под властью турок в Сирии и Палестине. Он также с интересом присматривался к Северной Африке, где у французов уже была обширная колония в Алжире. Соседняя же страна – Марокко – как раз в это время стала все больше погружаться в анархию. Имея в виду свои цели, Делькассе был готов сотрудничать с соседями – Испанией и Италией. Возможно, с Германией тоже. Но важнее всего было достичь согласия с Англией [408] Там же, 24, 91. .

Делькассе начал стремиться к этому еще в середине 1880-х гг. Больше того, у него был грандиозный план: создать то, что позже действительно стало союзом трех держав – Франции, Британии и России. Заключение в 1894 г. соглашения с Россией он полагал важным первым шагом на этом пути, а заняв в 1898 г. пост министра иностранных дел, Делькассе сообщил британскому послу, что считает сердечное взаимопонимание между всеми тремя странами «чрезвычайно желательным». «И я на самом деле верю, что маленький человечек не врет» [409] Там же, 191. , – говорил потом английский посол маркизу Солсбери. Британский премьер-министр, однако, не был готов отказаться от политики изоляции, а в конце десятилетия фашодский кризис и Англо-бурская война вызвали даже еще большее охлаждение во франко-британских отношениях.

После обострения в Фашоде Делькассе, не привлекая внимания, приступил к подготовке захвата Марокко. Французские войска вошли туда с территории Алжира под неуклюжим предлогом защиты геологической экспедиции, после чего были захвачены ключевые оазисы на юге страны. В 1900 г. Франция подготовила договор с итальянцами, которым Делькассе развязывал руки в Ливии в обмен на итальянский нейтралитет в вопросе о Марокко. Он также вел переговоры и с Испанией, причем Камбон вспоминал: «[Министр пребывал] в состоянии такого нервного перевозбуждения, в котором я никогда прежде его не видел, – и это предвещало хорошую сделку». Хотя конкретно эта попытка и провалилась из-за перемен в испанском правительстве, но зато эта неудача, вероятно, помогла Делькассе окончательно убедиться в необходимости серьезно рассмотреть возможное соглашение с Британией. На министра одновременно давили и его старые друзья из колониального лобби, считавшие, что дело с мертвой точки можно сдвинуть, лишь если отбросить мечты о Египте, а взамен добиться от англичан признания французского доминирования в Марокко.

Французское общественное мнение, с которым всегда приходилось считаться, также начало менять свою позицию. Один из источников враждебности по отношению к англичанам был устранен, когда Англо-бурская война закончилась и в мае 1902 г. стороны заключили мирный договор. Вскоре после этого возник неожиданный кризис в Латинской Америке, и французы с удовольствием осознали, насколько сильны в британском обществе ненависть и страх по отношению к Германии. Венесуэла, правительство которой задолжало крупные суммы британским и германским кредиторам, отказывалась платить, и Германия предложила Англии идею совместной военно-морской экспедиции. Британцы неохотно согласились – и осторожничали не зря, ведь США, которые и без того с подозрением относились к Англии, немедленно пришли в ярость, увидев во всем этом нарушение священной доктрины Монро. В самой Англии общественность протестовала против экспедиции, а кабинет был напуган и не хотел рисковать отношениями с Соединенными Штатами, до того едва-едва налаженными. Возможная совместная операция с Германией тоже вызвала вал яростных возражений. В канун Рождества 1902 г. Киплинг опубликовал в The Times стихотворение, где спрашивал: «Неужто не было другого флота, раз вы ударили по рукам с этими?» Далее он переходил к последнему эмоциональному четверостишию: