Дмитрий Урнов - Железный посыл

Мне же остается зайти еще раз на конюшню и разметить табель работы на завтра.

— Привет науке! — говорю, проходя по коридору.

Сажусь в жокейской за стол. Беру табель. Беру ручку. Пишу.

Шаг.

Аспарагус

Рысь.

Элеватор

Бей-Меня

Не-Хочу-Я

Гало…

Звонок.

Внутренний.

Кончаю писать. Кладу ручку. Беру трубку.

— Насибов слушает!

— К директору, срочно!

Началось. Иду — в который раз сегодня! — через круг в контору.

Кабинет Драгоманова просто музей. Люблю заходить в этот кабинет. Просто радостно. Картины. Бронза. Сияют кубки в зеркальных шкафах.

Сегодня кубки-то сияют, но лица мрачны. Сидит судья кроме Драгоманова и еще кто-то, мне незнакомый.

— Товарищ Насибов, — начинает Драгоманов, — объясните, почему в пятой скачке ваша лошадь так плохо прошла? Ведь она была фаворитом.

— Ах, это и есть Насибов! — восклицает незнакомец. — Приятно познакомиться.

И жмет руку.

— Майор Пронин.

Знакомство, ничего не скажешь.

— Так объясните, — не отстает Драгоманов.

На картине за спиной у него я выигрываю Кубок Осло. На гнедом Гарнире. Сколько же в этом жеребце было лошади! А на столе у Драгоманова Забег подо мной — в бронзе.

— Мальчик, — отвечаю, — мальчика я посадил. Мало опыта. У поворота он просидел, а надо было выпускать вовсю.

— Зачем же на такую ответственную лошадь сажать мальчика? — возмущается главный судья.

Самому противно. Разговор на этом заканчивается, Майор даже руку жмет и говорит: «Приду болеть за вас!» Но Драгоманов руки не подает и провожает меня за дверь. Там, на прощание, он вздыхает:

— Хоть бы ты постыдился!

Да… Так вот проснешься утром, зимой, когда на конюшню спешить не надо, и вспоминаешь былую боль.

Воспоминаний много. Отзвучавшие копыта стучат в голове. Как только проснешься, так и оживает прожитая жизнь.

Но за морозным окном уже посветлело, и пора все-таки вставать. Я поднялся свободно, не боясь разбудить ни жену, ни детей: места много, квартира новая, однако окна все так же выходят на скаковой круг, только в другой поворот.

Я вышел на кухню и заглянул в холодильник. Поджарю себе колбасы. И сало еще какое-то лежит. Что ж, сала можно. До весны все можно! Гуляй, Насибов… Кушай, жокей!

Если бы не жокеем, я бы поваром стал. Хорошее сало. Многовато отхватил. Ну, жене сало вредно, ей надо фигуру беречь, а ребята сала вовсе не едят. Хорошее сало, даже обрезки бросать жалко. Хотя бы кошка была… Снесу на конюшню, там у нас кошка есть.

И вместе с мыслью о конюшне прозвучал, как нарочно, телефон. Внутренний. Служебный.

— Насибов слушает.

В трубке раздался какой-то клекот, а потом просто крик:

— Жалуется! Кормилец на левую переднюю жалуется!

Кричала Клава, конюх Анилина.

Шипело сало, прыгали на сковородке пузырьки.

Квартира новая, хорошая, да поворот другой, противоположная прямая, до конюшни в два раза дальше стало. Я побежал не через круг, а по забору. Я надеялся на дырку в том заборе, которую хорошо если Драгоманов не заколотил.

Клавин крик был слышен издалека. Она кричала:

— О-о! О-о!

Призовых-то ей начисляют к зарплате до тридцати пяти процентов… И какие призовые! Большой Всесоюзный, Вашингтон, Париж…

— Доктора вызвали? — сразу спросил я старшого.

Он в ответ кивнул. Жеребец не ступал полностью на копыто, приподняв его словно для приветствия. Опухоли не видать. Отека нет.

— Может, он в решетку залез?

Бывает, лошадь прыгает от избытка сил в деннике и может попасть копытом в решетку.

— Нет, я следил, — едва слышно проговорил ночной сторож.

Ведь и у него призовые. Мы все сгрудились возле Кормильца. Клава кричала, не переставая.

Наконец раздался треск, другого рода крик — явился доктор.

— Не плачь! — пригрозил он Клаве. — Не последний крэк на свете. Будет день, будет пища!

Но все же, не тронув Клаву пальцем, он полез под лошадь. Мы не дышали.

Доктор взял копыто. Не греется. Доктор повернул копыто подошвой кверху. Понюхал. Нет, порядок. Рука его двинулась дальше, ощупывая бабку. Сухожилие… А выше уже ничего быть не может. [14] Симптомы: копыто греется при воспалительном процессе от удара; дурной запах — копыто гниет; бабка может быть вывихнута, растянута, на ней могут образоваться подседы, болезненные волдыри.

Доктор постоял некоторое время, сморщив лоб. Думает. Мы не дышали. Доктор всматривался в жеребца.

— Ну-ка, — сказал он наконец, обращаясь к старшому, — возьми ногу. Правую!

— Эй, кто там! — крикнул старшой. — Ногу подержите!

Прибежали мальчишки, взяли ногу. Ясно, на двух ногах лошадь не устоит. Если ей правую поднять, она левую непременно опустит.

И как только один из мальчишек согнулся под тяжестью правой ноги, Анилин как ни в чем не бывало ступил на левую ногу.

— Прикинулся, — дал диагноз доктор.

Телефон тут раздался. Внутренний. Служебный. Драгоманов. Он все уже знал. Знал, что Кормилец хромает. Он просто заныл в трубку:

— Ну, что там?

— Прикинулся, — проговорил я как заводной следом за доктором.

Мне приходилось об этом слышать от стариков, но я всегда относил это за счет тех разговоров, что раньше все было не так, как теперь. И ездили прежде не так, и лошади были не те… «До того были умные лошади, что не хочется ей на приз скакать, она и прикинется хромой!» И вот своими глазами это увидел, хотя почему именно в тот день наш Кормилец решил нас напугать и прикинулся, не могу ответить. Такие загадки в конных летописях вообще встречаются. Почему, например, с Черным Принцем неразлучна была кошка. [15] Черный Принц, он же Годольфин Арабиан, был родоначальником чистокровной скаковой породы. При нем действительно всегда была кошка, которую звали Грималкин и которая видна даже на старинных изображениях Черного Принца. Вот одно из объяснений этого странного обстоятельства в без того таинственной судьбе Черного Принца: «кошки любят тепло. Англичане не каждый день навоз из денников убирают. Они только ворошат соломенную подстилку, чтобы сверху было чисто. Солома, снизу унавоженная, начинает преть. Она горит. И вот на такой соломе нередко можно видеть возле лошади кота, который, подобрав под себя лапки, жмурится от удовольствия и тепла» (из наблюдений спортсмена).

— Прикинулся? — переспросил в трубке Драгоманов, тоном сразу же до того изменившимся и успокоенным, будто у него на глазах лошади «прикидывались» каждый день. Вот уж поистине старик! А еще молодым прикидывается, в баню ходит. — Ты не забудь, — между тем говорила трубка мне, — нам сегодня с тобой к Вильгельму Вильгельмовичу идти.

«А сало-то сгорело, — пронеслось у меня в голове, — от жены попадет…»

— А еще голосить вздумала! — тем временем ржал, потешаясь над Клавиным страхом, доктор.