Дмитрий Урнов - Железный посыл

Смерть старой лошади вызывает у конников очень личное чувство. Жаль, если конь погибает в расцвете сил, жаль, но совсем иначе. Жаль упований и надежд, жаль крови и класса, просто живое существо жаль. А провожая такого ветерана, бывалый конник ставит зарубку и на своем столбе. «Прощай, мой товарищ, мой верный слуга…» Выходим вместе на финишную прямую…

К утру Блыскучий кончился.

— Почуев приехал, — сказал мне Шкурат.

Я пожал руку старшему своему собрату. С центральной усадьбы приехал председатель месткома. Собрались заводские тренеры, конюхи, жокеи, дожидающиеся в заводе весны. Надели уздечку парадную, с красным ободком, ту самую, что надели ему когда-то, когда в смертельной схватке побил он на полголовы Северного Ветра, сына Сирокко. Покрыли попоной, которую привез он с собой в завод с выставки, с надписью «Чемпион породы». И опустили в могилу стоя.

Уже засыпали землей, когда прибежали с маточной конюшни.

— Сатрапка ожеребила!

Жизнь — смерть, уход и рождение… Мы со Шкуратом так и пошли от свежей могилы смотреть новорожденного.

— От кого он? — спросил я начкона.

— От Дельвига.

Жеребеночек уже поднялся на ножки. Шерсть на нем — мышастая — как бы дымилась. Но под этой «рубашкой» было видно, что он тоже рыжий.

— Да, — вздохнул Шкурат, прочитав мои мысли, — назвать бы его День Блыскучего, но буквы не подходят…

— Ничего, — проговорил за спиной у нас конюх, — жеребеночек по себе правильный. Коня в нем много.

Шкурат пока ничего не сказал. Он обратился ко мне:

— Ну, пойдем! Расскажи про Париж…

Возле одной из конюшен на заводе я заметил новую жизнь. Поинтересовался, в чем дело, а мне объяснили:

— У нас теперь своя конноспортивная секция!

Тут я вспомнил, что еще в министерстве слышал о новом решении: конь — в массы; по всем заводам, совхозам — спортивные секции верховой езды! Кажется странным, что до сих пор этого не было, да ведь дело совсем не простое.

Отправился я посмотреть, что там у них делается. Посредине пыльного плаца, где в беспорядке торчали полосатые барьеры, шагал серого мерина молодой всадник. За ним тянулась толпа ребятишек, и этот малый на них покрикивал:

— Уходите! Прошу, уходите!

Понятно, вместо того чтобы в школу идти, ребята застряли на конюшне. Для них-то дело какое новое и заманчивое! Лошадь им не в диковину. Они росли вместе с лошадьми. Но то были другие лошади, знакомые им даже слишком хорошо, — труд их отцов, работа, служба старших. С годами многие из них пойдут той же дорогой — на конюшню, но в детстве притягивает необычное. А в спортсекции были невиданные барьеры, прыжки, приемы выездки по «высшей школе». Главное, тут каждый из них мог действовать как большой. Не просто «Эй, парень, подержи!» или «Слушай, отойди!», а — спортсмен! Ясно, все, как один, подали заявления. Положим, приняли не всех. Но, кроме того, начались конфликты между секцией и школой: беда в том, что первый на плацу часто оказывается… последним за партой. Вечная дилемма тренера, который, пряча глаза от своей педагогической совести, говорит такому первому-последнему: «Отпрыгаешь своего гнедого — и марш за уроки!»

Мальчишки, осаждавшие тренера на серой лошади, не отступали.

— В школу за вас кто пойдет? — кричал он. — Мне за вас потом выговор будет.

— В школе сегодня День здоровья! — кричали в ответ ему. — Нас отпустили!

Ребята осаду выиграли, и тренер погодя немного сказал:

— Ладно, седлайте Ромашку, Пехоту и Зайца. Седлайте — и шагом! Чтобы без команды моей ни одного темпа галопа!

Увидев меня, тренер сразу спохватился, спешился, отдал свою лошадь какому-то карапузу-счастливцу, а сам подошел ко мне. Он мне представился. Я об этом тренере даже кое-что слышал. Он окончил Ветакадемию, имеет первый разряд, троеборец: выездка, кросс и преодоление препятствий. Аспирант-заочник. Пишет диссертацию «Организм спортивного коня». Сюда приехал недавно. Назначен тренером секции. Есть у него еще в штате двое разрядников.

Сели мы с ним на препятствие-шлагбаум. Тем временем из дверей конюшни появилась довольно пестрая кавалькада. Преобразившиеся ребята преважно разбирали поводья и подгоняли себе стремена.

— Пока трудновато приходится, — сказал тренер.

Да это и без слов было видно хотя бы по тому, как здесь еще неуютно, не обжито, в особенности если сравнить это с картинкой, а не конюшней производителей. Даже клички лошадей, которых велел он седлать, говорили о том же: что это за клички! Уж во всяком случае, не говорили они о классе, о породе. Недоразумения какие-то, а не клички, одры, а не лошади.

— Вот если бы вы помогли нам лошадей достать, — сказал тренер.

Знаю, что это за вопрос. На конном-то заводе лошадей ведь нет. И это вовсе не парадокс. Откуда же там, на конном заводе, лошади? Там есть племенной состав, организм, механизм, в котором каждая единица на счету.

— Нет лошадей! — так и сказал мне директор завода, сказав, собственно, что я и сам ожидал от него услышать. (Это когда я взялся новому делу помочь и пошел говорить с начальством.)

Директор сказал даже больше того.

— У меня десятки тысяч голов мелкого рогатого скота, — загибал он пальцы, — коровы, свиньи, у меня птицы, шестнадцать тысяч кур и… тысяча лошадей. Могу я этими лошадьми заниматься, скажи ты мне? Доложу я тебе прямо: не за лошадей у меня на первом месте голова болит. На первом месте у меня голова болит за овцу. Мне говорят: дай шерсть! Яйцо! А за лошадей меня уже который год никто и не спрашивает. Так что о твоих конях, знаешь, у меня на каком месте голова болит?

Директор помолчал, словно затем, чтобы подсчитать в уме, на каком именно месте у него в голове лошадиная боль, и сказал:

— На двадцать пятом.

Он собрал складки на лбу и поморщился, так что в самом деле стало видно, как во многих местах и о многих вещах сразу болит у него голова. Потом пришло ему на ум что-то веселое, он улыбнулся:

— Садись на мое место, Коля, если охота тебе об лошадях говорить, а я пойду… Поговорку помнишь?

— Куда бы ни приезжали наши конники… — решил ответить я ему.

Однако директор не дал мне договорить.

— Вы там, — рубанул он рукой, — на Центральном ипподроме играете себе в лошадки! Сотня-другая лошадей у вас в парниковых условиях, а что в массе с этой лошадью творится, у вас об этом и понятия нет!

— Я жокей международной…

— Знаю, кто ты такой, — опять не дал мне говорит директор, а только махнул рукой на стену.

За его спиной, как у Драгоманова, стояли кубки, выигранные большей частью мной. Как у Драгоманова, только не под стеклом и потому слегка запыленные.

— Я сам, — продолжал директор, — за рубеж ездил и видал все это… Тогда из Голландии вернулся и в министерстве докладываю: «Разрешите мне сделать то-то и то-то, и будут у нас цыплята-бройлеры не хуже голландских». Нет, отвечают, это не…