Александр Коваленко - Гагарин и гагаринцы

Значит, он был в командировке. Вот опять его почерк: июль, август, сентябрь. В этой стопке денежных бланков не было пропущено ни одного месяца… И ей вспомнился оренбургский каток, одинокая скамейка на обочине и то, как вначале шутливо, а потом серьезно Юра повторял за ней слова клятвы. А вокруг бушевал буран да гремела дивная музыка, которая возносила на горные вершины, к звездам, мерцающим в колодцах бездны: хотелось взлететь в этот скрытый за седыми космами туч, светящийся сад, в тайны его непокоя, в его волшебную гармонию, найти среди тысяч звезд свою собственную, ту, которая будто бы есть у каждого, которая хранит и светит в пути, шепнуть ей: «Гори, гори, моя звезда, гори, звезда приветная. Ты у меня одна заветная — других не будь хоть никогда».

Сколь же хрупки границы меж радостным, солнечным миром счастья и черным адом беды, когда так несказанно тяжко, так тяжко просто ходить по земле, зачем-то кого-то слушать, когда в душе все кричит о боли, о невыносимой скорби, ночью, днем, в полудреме, потому что сна нет.

Как невыносимо тяжек был ей первый год без него наедине с двумя парами глаз, каждую минуту молча и не молча вопрошающих: «Разве навсегда не будет у нас папы?» И шепот маленькой Гали перед сном в самое ухо: «Если я буду очень хорошей и буду учиться только на пятерки, — может, папа приснится на всю ночь… И мы пойдем все вместе в лес за грибами на целый день. Я буду складывать грибы в папину корзину, чтобы у него было больше всех…»

Загнав подальше, в самую глубь сердца, собственную боль, она сделала все, чтобы утешить, смягчить дочерям горечь воспоминаний, чтобы вернуть в дом звонкий детский смех, но ей не вымолить у судьбы забвенья. Ни на миг. Она научилась быть сдержанной в проявлении скорби на людях, с детьми, даже наедине с собой. Но есть одно воспоминанье, которое Валя не может одолеть вот уже немало лет, не может справиться с ним, не может простить себе, хотя вины ее и нет. Но мука потому и мука, что виноватых нет ни на земле, ни на небе. В сотый, а может, уже в тысячный раз корит она себя в одном: все случилось потому, что она не проводила его в этот последний полет. Она лежала тогда в больнице, куда отвез ее Юра 24 марта, в воскресенье вечером. А погиб он 27-го, в среду. Накануне Юра приехал и сказал, что очень занят. Во вторник она его не ждала… После процедур вышла погулять в больничный садик… Гуляла, думала о нем, о том, что и дома забот у него прибавилось тоже, хотя с детьми осталась сестра, но девочки будут скучать без мамы, значит, больше станут льнуть к нему, чтобы и почитал, и погулял с ними, и в кино сходил. Вдруг остановилась машина и вышел Юра. Обрадовалась, побежала к нему. Он ласково, нежно поцеловал ее, пожурил, что легко оделась, не простудилась бы. Сказал, что был неподалеку и не выдержал — решил заскочить на минутку. Рассказал про детей, что, мол, распределили сами между собой обязанности по дому. Тянули даже жребий, кому накрывать на стол, а кому убирать посуду. Мыть посуду досталось Гале, и тогда Лена, как старшая попросила дополнительную нагрузку. Решили, что будет ходить за хлебом в магазин. А сам, видно, очень торопился и все поглядывал на часы, чтобы не опоздать. Она сказала, чтобы уходил, если дома все благополучно, это, мол, главное.

Разве думала она в те минуты, что видит его в последний раз? Ночью ей плохо спалось, все переворачивалась с боку на бок, только под утро провалилась в тягостный, непонятный сон.

Пробуждение не принесло облегчения. Проснулась от какого-то внутреннего беспокойства, про сон тотчас забыла, так вдруг заныло сердце, такая пронзила тоска с первым мигом осознания себя в действительности. Да, да! Ведь он накануне боялся опоздать на предполетную подготовку. Она всегда, еще с Севера, волновалась, когда он летал. Это удел всех жен летчиков. Но на этот раз просто места себе не находила. За завтраком не могла проглотить глоток чая. Ходила из угла в угол палаты. Не выдержала — стала звонить домой, не меньше двадцати раз набирала телефон, он все занят и занят. Позвонила соседям. Они ответили, что все благополучно дома, к ним только что заходила Лена, потому что ей надо было позвонить школьной подруге, а телефон испортился. Легла в постель, приняла снотворное, но всю ночь не могла сомкнуть глаз. И только тогда во всех подробностях вспомнился сон. Ей почудилась в окне огромная тень и чей-то голос: «Беда!» Соскочила, кинулась к окну — никого. Щемяще-печально свистел в голых деревьях бесприютный ветер… Так и простояла у окна остаток ночи. Еле дождалась утра, чтобы чуть свет не будить детей. Телефон опять не работал. Присела на кровать, дрожа в нервном ознобе. Что-то надо было предпринимать. Что-то произошло. Почему молчат все телефоны? Не только дома, а и у соседей… В голове сумятица, сумбур… Что делать? Но что-то определенное надо делать — иначе нервы не выдержат. Уйти, уехать домой хоть на несколько минут? Как это сделать?.. Вдруг в палату входят Валя Терешкова, Андриян Николаев, Павел Попович… Ноги подкосились, еле успела присесть на стул, спросила, зная, что спрашивать уже не надо, но была еще в этом вопросе надежда, впилась прежде всего в женские глаза, они-то уж скажут правду.

— С Юрой несчастье? Что с Юрой?

У Вали Терешковой блеснули слезы. Обняла за плечи, сказала:

— Да… Вчера утром, 27 марта…

Пока ехали домой, она казнила себя: все случилось оттого, что сама не проводила его в полет. В последний. В последний. Последний…

Может, и нужна ему была такая малость: улыбка. Ее улыбка, чуть бодрее, чем обычно, чуть радостнее. От нее бы передались те токи, которые бы спасли его. Может, ему не хватило именно ее. Ни улыбки, ни звонка, ни взгляда… Не было.

Уложив детей спать, она брала то один, то другой альбомы, вынимала одну-две фотографии, дорогие ей особенными воспоминаниями, и сидела с ними за полночь наедине. Вот они танцуют на новогоднем вечере в Доме офицеров у них, в Звездном. Перед тем, как выйти из дома, подавая пальто. Юра восхищенно сказал:

— Ох, и красивая же ты, Валюша, в этом белом платье. Ну, знаешь, как лебедь… Если наши дочери будут на тебя похожи, держись, наш брат!..

И глаза залучились золотистыми огоньками. Все памятники, скульптуры, бюсты, картины, портреты, какие видела она с изображением Юрия, везде, во всем мире, не заменят живую, земную прелесть его улыбки, когда за воскресным завтраком он лукаво подзадоривал дочерей:

— Чем скорее съедите кашу, тем быстрее уедем в лес. И ежи, и воробьи, и зайцы, и белки уже давно почистили зубы, позавтракали и вовсю играют в догоняшки.

Галя первая не выдерживала:

— У меня скоро будет на самом донышке.

Но Лена, забыв о каше, о своей обязанности по старшинству быть примером для Гали, любопытными, отцовскими глазами смотрела в упор на Юру: