Анатолий Елкин - Атомные уходят по тревоге

— Так держать. — Он хлопнул старшину по плечу. — Счастливо дежурить.

— Вы бы шли, отдохнули. Еле на ногах держитесь.

— Вы же дежурите.

— С одной разницей. Я до вахты спал. А вы обе смены на ногах были. Так что счет два ноль в мою пользу.

— Добре. Утром я буду…

И только сейчас он вспомнил, что Петелин приказал ему сразу, как освободится, быть в базовом спортзале. Рюрик растерялся. «Как же так — там руководители партии и правительства. А я! — Тимофеев, грустно улыбнувшись, оглядел себя. — Нечего сказать — хорош. Небрит. Одет в рабочую спецовку… Возвращаться назад? — Он взглянул на часы. — Нет, не успею. А, была не была, — решил он. — Сховаюсь где-нибудь в сторонке. Авось не заметят…»

И Тимофеев пошел. Мысленно он поднимался уже по лестнице своего дома, звонил. Дверь распахивалась, и прямо с порога бросалась ему навстречу жена…

Он очнулся, когда его чуть не сбил с ног летящий ему навстречу человек, размахивающий чем-то блестящим и отчаянно жестикулирующий.

— Тимофеев?

— Да. Но, наверное, можно и осторожнее. Не обязательно людей с ног сбивать.

— Это великолепно! — воскликнул незнакомец, отскочил на два шага, и прямо в глаза Тимофееву блеснул блиц фотоаппарата.

— С вами, кажется, не соскучишься.

— Дорогой, — человек ринулся к нему с объятиями, — дорогой, не сердись. Портрет нужен. Поздравляю, ты — Герой Советского Союза.

— Такими вещами не шутят. — У Рюрика как-то похолодело в груди.

— А с чего ты взял, что я шучу? Нисколько… Прошу…

— Тихо, — сказал Тимофеев, когда они подошли к спортзалу. — Не шуметь. Не нужно обращать на себя внимание. Вы видите, в каком я фраке. — Рюрик кивнул на замасленную телогрейку.

Но спрятаться не удалось. Едва он появился в зале, по рядам прошел шумок, долетел до Петелина и Жильцова, сидевших в первом ряду, и они почти одновременно обернулись.

Петелин жестом потребовал: иди.

Рюрик изобразил нечто вроде мимической сцены: показал руками на спецовку, ткнул пальцем в небритую щеку, страшно завращал глазами.

Петелин засмеялся и снова пригласил к себе.

Делать было нечего. Стараясь казаться незаметным, низко пригнувшись, Рюрик тенью заскользил к адмиралу. Тихо сел и тут же почувствовал толчок справа.

— Что? — шепотом спросил Тимофеев.

— Ты — Герой Советского Союза. — Жильцов сжал его руку. — Поздравляю.

— Тише. На нас смотрят…

Он готов был провалиться сквозь землю, когда со сцены донеслось:

— Тимофеев Рюрик Александрович.

Жильцов подтолкнул друга:

— Иди… Да иди же… Министр зовет…

Не смотря ни на кого, Рюрик поднялся на сцену.

— Он что, прямо с лодки? — спросил кто-то в президиуме.

— Тише. Видите, он и так сейчас сгорит от смущения. В безгласый пепел превратится. Одежда солдата — лучшая одежда. — Рюрик поднял глаза и с благодарностью стал искать того, кто только что бросил ему спасательный круг. Но найти не успел. До него уже донеслись слова Министра обороны:

— …Поздравляю вас.

Маршал быстро проколол материю, и Рюрик увидел на своей груди Золотую Звезду.

Праздники бывают не ежедневно, и совершенное «Ленинским комсомолом» уже начало подергиваться дымкой воспоминаний. Уже не одну, не две и не три новейших атомных субмарины принял флот, и нужно было обучать команды, оттачивать мастерство командиров. Для Петелина и Сорокина отсчет времени стал похожим на взбесившийся кинематограф: дни летели так стремительно, что не только недели — месяцы казались едва различимыми мгновениями.

Потому и перемены подкрадываются незаметно, и, когда однажды Петелин сказал Сорокину:

— Ну, что же, Анатолий Иванович, ты начинал, тебе и продолжать… — тот не понял:

— Что продолжать?

— Меня переводят. Заместителем командующего флотом. В командование соединением вступаешь ты. Завтра вылетаем в Москву. На утверждение. Главком тебе пару напутственных слов скажет. Смотри, какие дела начинаются! Раньше, можно сказать, осваивали атомные. Принюхивались к ним. А теперь атомный подводный флот вышел в океан. Большое у него плавание… Так что все наши дела еще раз обмозговать надо… Одним словом — завтра летим в Москву.

В Приморск на испытание опытной установки они прилетели вечером.

За окном лютовал ветер, и, когда просидели часа два в маленьком ресторанчике при гостинице, где кормили рыбой, неведомой из-за костлявости своей породы, и позапрошлогодними булочками, встал вопрос, куда себя девать.

— Пойду спать! — Командир решительно встал из-за стола. Утром — работы невпроворот. К тому же нужно переварить блюда этой тончайшей французской кухни, — он кивнул на почти нетронутую тарелку с тем, что в меню пышно именовалось «караси в сметане».

— Да, — философски резюмировал Николай. — На таких карасях и на такой сметане не разжиреешь. Может, в город сходим? — Он повернулся к Борису. — В кино, глядишь, забредем. Или еще куда…

— Не хочется. Посмотри, что на улице творится… Пойду в номер. Письма напишу.

Лениво подошел официант, неопределенного цвета салфеткой смахнул со стола крошки прямо на пол и, взглянув на тарелки, деловито осведомился:

— Не понравилось?

— А как вы думаете?

— Конечно, у нас — не московский «Метрополь». Но могу предложить французский коньяк. Вчера завезли.

— Нет, отец, не надо… Поздно уже… Пусть директор этот коньяк пьет…

— И карасями закусывает, — Борис рассмеялся…

— Ну, как знаете! — официант обиделся. — Я думал, как лучше…

Он направился к соседнему столику, где восседала шумная компания лохматых юнцов и визгливых девиц.

— Зеленая молодежь гуляет! — командир кивнул в их сторону.

— Лоботрясы какие-нибудь, — Борис поморщился. — И в Москве, и в Ленинграде, и в Приморске обязательно таких встретишь. Идемте, — он встал из-за стола. — Письма, пожалуй, напишу. Все равно вечер девать некуда.

В номере уютно горела настольная лампа, и Борис, примостившись в мягком кресле, стал писать письмо матери.

Заклеив конверт, прошелся по комнате. Лечь спать? Не хочется. Пойти прогуляться? Куда?

«Ни щи не радуют, ни чая клокотанье», — вспомнил он чьи-то строки. Что происходит с ним? Вроде бы все складывается отлично, и метаться вот так по номеру нет решительно никаких причин.

«Просто хандра, нервишки, — успокаивал он себя, раздеваясь. — А может быть, волнуюсь перед испытаниями? Но мало ли уже было этих испытаний? Несравнимо более тяжелых, чем завтрашнее. И в конце концов, что такое испытания? Просто чуть-чуть больше нервной нагрузки, чем в обычном походе. Океан — это ведь тоже не прогулка в кино. Никогда не знаешь, что он выкинет через полчаса…»

Борис уснул быстро, как засыпал тысячи раз в походе. Не мог он предполагать, что неотправленное еще письмо — последние написанные им строки и что наутро придет страшная минута, некогда будет выбирать и раздумывать, нужно будет мгновенно решить для себя вопрос — твоя жизнь или жизнь товарищей.