Анатолий Елкин - Атомные уходят по тревоге

Более настойчиво добивайся путевки, чтобы отпуск был полноценным.

К тебе, возможно, зайдет один товарищ мой. Вместе служим. Он будет в Ленинграде дней десять, а потом поедет дальше — в отпуск на юг. Зовут его Толя.

Два дня назад послал тебе перевод на 200 рублей.

Обо мне, если долго не будешь получать следующего письма, не беспокойся. Все нормально. После командировки сразу сообщу. А ты пиши, приятно возвратиться, а в каюте лежит письмо.

Привет всем нашим знакомым.

До скорой встречи.

Что же случилось? Почему он столько времени молчит? Может быть, заболел? Или поход продолжается так долго? Хоть бы предупредил в письме осторожным намеком. «Нет. Предупредить он, конечно, не мог. Борис — человек военный. — Она понимала это и даже в разговорах с сыном никогда не переходила грань дозволенного. — Сейчас схожу в магазин и на почту, — решила она. — Возьму конвертов. И напишу ему еще раз».

Мария Денисовна порылась в буфете, отыскивая невесть куда запропастившуюся сетку, проверила, на месте ли кошелек. В последнее время она стала рассеянной: то одно забудет, то другое. Старость, что ли, подходит?

Она уже направлялась к двери, когда раздался звонок. Звонили один раз. «Значит, мне! Может быть, телеграмма от Бори?..»

Скинув пальто, она бросилась открывать.

На пороге стояло двое моряков. Один, капитан 1 ранга, спросил:

— Вы Мария Денисовна Корчилова?

— Я. Что-нибудь с Борей? — Какое-то шестое чувство подсказало ей, что с этими людьми в дом входит беда.

— Нам нужно с вами поговорить.

— Да, пожалуйста! — засуетилась она. — Что же мы стоим! Проходите. Раздевайтесь…

— Спасибо, мы ненадолго.

— Что с Борей? — почти выкрикнула она. — Что? Почему вы молчите?

— Борис тяжело заболел. — Она уловила фальшь в тоне капитана 1 ранга и сразу поняла: ее «подготавливают».

— Его нет? — спросила шепотом, сама не узнавая своего голоса. — Я выдержу все. Я хочу знать правду.

— Борис заболел, — упрямо повторил моряк.

— Так что же мы сидим? Нужно ехать к нему. Скорее! — Она схватила пальто и только тогда сообразила: куда ехать? На Север на машине не поедешь. А он, судя по всему, там.

— Да, нужно ехать, — подтвердил капитан 1 ранга, пряча глаза. — Нужно ехать. Внизу ждет машина.

— Я сейчас, я сейчас… — Она засуетилась, оглядывая комнату, и с тайной надеждой спросила: — Что ему взять? Что привезти?

— Ничего не надо, Мария Денисовна. — Моряк, видимо, уже не в силах был лгать, и по его остановившимся, виноватым глазам — словно он казнился, что принес такую весть, — она поняла: сейчас она услышит о непоправимом, страшном…

— Его нет? — машинально повторила она. Моряк побледнел. Она скорее угадала, чем услышала его ответ: «Да, будьте мужественны, Мария Денисовна. Борис скончался…»

Она смутно помнила, что было потом. Второй спутник моряка скинул шинель и оказался почему-то одетым в белый халат. Тело ее ощутило боль — шприц неаккуратно задел кожу, и она очнулась. Потом была стремительная езда на машине, аэродром, полет, как в тумане, и снова небытие.

Множество раз был Сергеев на Севере. Собственно, вырос здесь, но увиденное сейчас потрясло не меньше, чем глава из научно-фантастического романа.

Когда машина вывалила из-за сопки, он подумал, что все это ему только мерещится.

После долгих часов езды по серой тундре, однообразно разутюженной древними ледниками гор, после холодного мерцания бескрайних снегов с чахлыми скрюченными ветками и карликовыми северными березками перед ним открылся московский Юго-Запад.

Ошибиться было невозможно: изящные неоновые светильники расцвечивали заиндевелую землю тысячами алмазных искр. Зеркальные плоскости ярко освещенного дворца, по красоте не уступающего новейшим постройкам Москвы и Ленинграда, казались плывущей в ночи палубой океанского лайнера. «Кафе», «Книжный магазин», «Мебельный магазин» — рассказывали теплые огненные буквы. Многоэтажные дома со светящимися проемами окон приглашали в гости. Пластика и стремительная строгость современных архитектурных форм оттенялась здесь, в Заполярье, нетронутой, дикой красотой природы. Фоном домов были прекрасные в своей зимней суровости скалы.

Анатолий подумал: а какое здесь волшебство летом! Знамениты ленинградские белые ночи. Но разве сравнятся они с северными, когда солнце, совсем не уходя за горизонт, круглосуточно несет вахту в бездонном небе. Когда оно пронизывает каждый атом воздуха, разлагая его на немыслимые акварельные спектры. Когда туманы становятся золотыми, а красный и янтарный цвет, словно соперничая друг с другом, щедро отдают свои тона морю, облакам, сопкам, зеркальным озерам и тихим бухтам.

Когда природа смешивает краски с палитр Кента и Рериха, Айвазовского и Нестерова, нет ни одного мгновения, похожего на другое, все ежесекундно меняется: то лиловатая дымка коснется воды, то брызнет волна темной лазурью со снежной шапкой пены.

Чайки и те — то темными силуэтами на огненных всплесках горизонта, то белой вьюгой в темно-синеющем мареве.

Сейчас почти забыли замечательного, необыкновенно талантливого русского художника полярника А. А. Борисова, патриарха северной темы. Как-то Анатолию повезло: у букиниста удалось достать первое издание путевых очерков Борисова «От Пинеги до Карского моря» с цветными воспроизведениями работ, многие из которых теперь безвозвратно утеряны. Сергеев не знал, знаком ли с творчеством Борисова Кент, но близость их восприятия Севера поражала.

«Я переживал то время, — рассказывал Борисов, — когда полночь так же светла, как и полдень… То разнообразие тонов и теней, которое является в наших широтах результатом смены дня ночью и обратно, совершенно отсутствует. Серенький тихий день, все однообразно, все мертво. Жутко чувствуешь себя в этой безграничной пустыне, где даже не примечаешь линии, ограничивающей горизонт.

В тихий день все сливается в общем ощущении какого-то беспредельного пространства, спокойного, но холодного и неумолимого. Но стоит прорваться серой пелене тумана или сплошному однообразному слою облаков, и картина мгновенно меняется: между землей и небом устанавливается связь, и земля, одетая в белоснежный покров, повторяет то, что говорит ей небо.

В свою очередь и на облаках, парящих на далеком небосклоне, опытный взор видит отражение того, что находится на земле или на воде, далеко за пределами горизонта. На душе становится легче: исчезает та гнетущая тоска, которая окутывала душу так же тесно, как туман Землю…

В этой природе главная красота рефлексов — в тех необыкновенных нежных переливах тонов, которые только и можно сравнить с драгоценными камнями, отражающими одновременно лучи зеленоватые, голубоватые, желтоватые… Если нашу обычную природу средней России можно изобразить тонами и полутонами, то даже для приблизительного изображения Крайнего Севера необходимо ясно отдавать себе отчет даже в одной десятой тона.