Николай Еленевский - Время пастыря

Вам, прихожане, более всех известно, сколько забот, неприятностей и огорчений перенес я при ремонте этого храма. Все это вместе и привязало сердце мое к этому святому месту; от того-то мне так и трудно оторваться от него.

Прощаясь с вами, прихожане, я хотел бы обозреть пройденный мной у вас путь, желал бы, совместно с вами рассмотреть отношения мои к вам и как священника, и как человека, чтобы вернее судить: не остался ли я в чем-либо виновным перед вами?

Прежде разберем отношения мои к вам как приходского священника.

Припомните, православные, не оставлял ли я когда-либо служб церковных, по лености, небрежности или по причине выездов к соседям и родным?

И вдруг кто-то тихо, но внятно проговорил:

– Помилуй Бог, батюшка, о чем ты! Это может мы виноваты, что не всегда видели дорогу в храм Божий.

Тихонович замолчал, посмотрел из-под густых седых бровей на стоящих перед ним людей. В его высокой, так и не согнутой годами и лихолетьем фигуре, чувствовалось нечто такое, над чем время не властно.

И вдруг кто-то тихо, но внятно проговорил:

– Помилуй Бог, батюшка наш. Мы тебе за все благодарны…

И словно вдогон этим словам опять повторили, как на исповеди:

– Это мы скорее перед тобой виноваты, ежели не всегда находили дорогу в церковь. Это мы…

Он взмахнул рукой:

– Спасибо. Не обинуясь, могу сказать, что богослужение у нас во все воскресные и праздничные дни всегда совершалось неопустительно.

– Так, батюшка, так.

– Не старался ли я по силе и разумению поучать вас словом назидания так, чтобы поучения мои были понятны и вразумительны для вас?

– Старался, старался, батюшка, – пошел гомон по церкви.

– Не всегда ли я по первому призыву, без замедления спешил к одру болеющих для напутствования их Святыми Тайнами и для подачи христианского утешения? Разве можно меня попрекать в том, что младенцы ваши, оторванные от груди матерей, томились когда-либо по моей вине в ожидании святого Крещения? Были ли примеры, чтобы волей Божьей умершие предавались земле без молитвы священника?

– Нет, батюшка наш, нет.

– Думаю, что нет семьи в приходе, члены которой не прибегали бы ко мне за советом в духовных своих нуждах, а всего чаще в мирских своих делах. Скажите: уходил ли кто-либо от меня в таком случае без вразумления и наставления?

– Спасибо, батюшка наш. И дети наши, и внуки, и правнуки жили и живут с твоим словом в душе.

– Итак, как духовный ваш отец я по силе и возможности старался быть аккуратным священником.

– Подтверждаем, батюшка, подтверждаем. Храни вас Бог.

– Спасибо, а теперь разберем отношения мои к вам как человека.

В первые годы служения моего у вас я был очень беден. Но, несмотря на это, просил ли я когда у кого-либо из вас материальной помощи? Кто может попрекнуть меня в вымогательстве – в том, что я вымогал копейку притеснением, хитростью или обманом? Удержал ли я что-либо из жалования служащих или из заработка за поденный труд работающего у меня? Ни моя совесть и никто из вас не могут уличить меня в этом. Я всегда старался быть честным человеком, между прочим, и для того, чтобы учить вас честности и справедливости не словом только, но и примером жизни.

Некогда вы нарекали на меня за открытие народного училища, которое будто бы дорого вам обходится, нарекали также и за то, что я детей ваших мучаю, как выражались вы, изучением катехизиса и что без толкового знания молитв и катехизиса не допускаю молодых людей к бракосочетанию. Но теперь вы сами убедились, что нарекания ваши неосновательны. Школа сделала детей ваших богобоязненнее, благонравнее и умнее. И вы сами не нарадуетесь, слушая в храме Божьем хор певчих, составленный из ваших же детей-школьников.

Что же касается изучения детьми вашими первоначальных истин веры, то, я уверен, вы сами уже понимаете, что без знания этих святых истин трудно быть не только добрым христианином, но даже добрым семьянином. Ибо семья – первейший храм православного христианина.

Нарекали на меня нередко и те из вас, злые дела которых совершались на глазах у всех и которые поведением своим приносили великий вред себе и другим. Это отъявленные пьяницы, знахари-обманщики, кривдолюбцы и обидчики.

Вразумляя и наставляя этих несчастных, и долго не видя в них раскаяния и исправления, я действительно нередко был в отношении к ним взыскателен и настойчив. Но вы сами понимаете, что такого образа действий требовал от меня прямой мой долг, собственное спасение исправляемых и польза ближних.

Сказанного мной вам я не стал бы говорить другим, но вам, дети мои, говорю смело и откровенно: вам известен всякий мой поступок, каждый шаг моей жизни, а поэтому вы и не заподозрите меня во лжи.

Вы моя нива духовная, над возделыванием которой я трудился полстолетия и, благодарение Богу, трудился не напрасно. Я помню, кем вы были, когда я пришел к вам, и кем вы стали ныне. Теперь вы и богобоязненнее, и человечнее, и миролюбивее, и нравственнее.

За такую перемену в вас я от всей души благодарю милосердного Господа. Эта благая перемена более чем радует меня. Это мне награда за труд, несравненно высшая из всех наград, раздаваемых волей и рукой человека. Эта награда вытекает прямо из сознания души, подается совестью.

Расставаясь с вами, возлюбленные, приношу вам искреннюю благодарность за вашу любовь, доверие и преданность мне. Может быть, по слабости человеческой я оскорбил кого-либо из вас чем-либо, со всем христианским смирением кланяюсь оскорбленному мною и прошу прощения.

В храме послышалось всхлипывание. Народ вытирал глаза.

– Последний раз я беседую с вами, дети мои духовные. Много хотелось бы сказать вам, да тоска сковывает мысль, скорбь тяготит душу. Молю вас, друзья мои, молитесь о моем спасении, а я буду молиться о вашем. В особенности прошу вас молиться обо мне в то время, когда услышите, что Господь отозвал меня в другой мир.

С молитвой я пришел к вам, с молитвой и отхожу от вас.

Да сохранит вас Господь от всякого зла и напастей, да помилует, спасет и благославит вас всем добрым. Вот моя молитва за вас, это же и искреннее желание мое вам, исходящее из любящего вас сердца. Аминь.

Когда он вышел из церкви, все склонились в поклоне. Затем людская масса двинулась следом к ожидавшим у дома Плешко саням. Около них хлопотали племянница Мария и жена Плешко – Ольга. Когда Тихонович сел в сани, Мария заботливо поправила покрывало, затем предложила:

– Дедушка, надо бы тебе повернуться спиной, а то ветер сильный, пробирает насквозь.

Он прокашлялся и внятно произнес:

– К дороге, как и к Богу, надо быть всегда лицом.

И это слышали многие, кто стоял рядом с санями. Затем он вдруг спросил:

– А мои тетради где?