Алексей Шерстобитов - Шкура дьявола

Ужасен и почти непреодолим неожиданный переход от существования, пусть непростого, но независимого и не угрожающего сиюминутной расправой, к границе, воняющей смертью, страхом и кровь. Вдвойне ужаснее, если ты совершенно бессилен, а перечисленное уже заграбастало своими грязными лапами ту, важнее которой в твоей жизни нет ничего; ту, что и есть вся твоя жизнь; ту, без которой нет ни света, ни воздуха, ни существования – ничего!

Ни нужно времени для осознания происходящего, ты объят всеми страхами сразу; все боли окутали, пронзили и обожгли твой мозг и тело; все слабости навалились разом… Ты кричишь, но никто не слышит, потому что орут твои умирающая душа, обманутая честь, поруганная совесть; ты грызешь свои губы, жилы и кровеносные сосуды, но они по-прежнему целы, потому что по-настоящему разрывается на части ее тело, которого касаются чужие руки, которые она никогда не допустила бы себя; гадкие слова, нагло издевающиеся, пошло вторящие пыткам и диссонирующие наслаждением злобой и садизмом с твоими муками и ее страданиями…

Ты перестаешь быть человеком, ты перестаешь мыслить как гомо сапиенс, ты сам становишься воплощением зла и мести в одном, бурлящем смешанной лавою, кувшине. Ты не потерял, ты потерян сам, для всего что было дорого; чем ты жил; чему радовался; чем был счастлив, обретая в виде замещения ушедшего из потайных и самых ценных хранилищ души доброго и хорошего, злое и мерзкое. Это потребует очищения… – очищения жертвоприношениями и понятно какими.

Ты сгораешь дотла, горишь и после, обжигая все, чего можешь коснуться, становясь пеплом, из чего, с замесом на слезах, горя и переживаний, сам же ваяешь оружие мести, которое может быть безграничным, как и твоя сегодняшняя боль…, а боль от того, что видел сейчас, границ не имела, Она не имела ничего – ничем становился и я…

… Девушку, не отвязывая от ручки, за ноги выволокли из машины и растянув ноги в разные стороны, буквально на весу, начали срывать брюки. Веревки, стягивающие запястья, местами разрывали и без того натертую кожу, сжатые пальцы и до крови впившиеся в свою кожу ногти, показывали что приходится ей переживать, она просто выла, мотая головой и извиваясь телом.

Куча ублюдков собралась вокруг, но расположившись так, чтобы я все видел. Кроме разорванной блузки на ней не осталось ничего. «Усатый», было «залипший» под действием наркотика, вышел из транса, подошел и выпуская клуб дыма прямо мне в лицо, с улыбкой нарочито уважительно произнес:

– Господин старший лейтенант, вы будете первым по праву супружества или мы-с начнем-с?… Хотя, впрочем ты, сучара, там уже был… – Звонок монстра-телефона сбил его с мысли, и он проорал в трубку:

– Гооовооориии!.. – И осекшись прозвучавшим на другом конце голосе, уже более спокойно и даже, я бы сказал, испуганно:

– О, «Гриня», брааатулееец, а мы тут забавляемся…, телку «Солдата» во все щели… – ладная сучка, только начали, хош тебе свежачек оставим… дак ты…, да молчу…, да тут он висит…, все застыли!!! Брат…, че орать то…?… – И положив трубку:

– Ща приедет, и продолжим веселие… Пацаны погодьте ка пока, «Северный» едет, че тооо… в огорчухе… – Я понял что появился шанс, хотел помолиться, но не умел и не знал как. Боль сняло как рукой, от куда-то появились силы, и подозвав задумавшегося Юрка, прошептал:

– «Ус», тебе конец, лучше убей, скотина! Отпусти ее, гад!.. – Но сказал это так слабо, что сам не поверил в угрозы.

Время мучительно тянулось, внутри все горело, я пытался позвать девушку, пологая, что это Ия:

– Малыш, Малыш!.. – Но все, что смог произнести был лишь полушепот, который сам еле слышал.

Пока эти «недолюди» пытались насиловать, как мне казалось мою жену, я успел несколько раз сказать, что согласен сделать все, что они скажут, только чтобы отпустили ее, я обещал сделать все, что они попросят: убить, сесть за кого угодно и на сколько угодно, мне было уже все равно – ибо у каждого есть своя цена, моя «стояла» не на мне, но на каждом волоске моей любимой девочки и моего маленького сына. Именно сейчас, на этой дыбе, на которой запеклась кровь моих предшественников, закончивших не известно чем и не известно где, я понастоящему ощутил, что значат для меня эти два человека, и я не задумываясь пустил бы сейчас пулю себе лоб, если бы мне хотя бы пообещали надежду на их спасение. Вся в пыли, нагая, избитая, с вывернутыми в запястьях и пристегнутыми, почти к крыше, изнутри руками, она полусидела, полувисела, пытаясь вжаться всем телом в металл кузова автомобиля. Ноги: одна согнутая в коленном суставе, по всей видимости и бывшая опорой, вторая – не естественно вывернутая по оси, с кожей, будто разодранной чьими-то когтями. Она уже не пыталась свести их вместе, чтобы прикрыть кровоточащее лоно. Все это создавало картину ужасно не привлекательную, а для меня невозможно – мучительную.

Но этим, еле сдерживающимся «животным», было по всей видимости наплевать, напротив, они с жадностью поглощали каждый малюсенький кусочек видимого представшего перед ними мучения беззащитного человека, возможно этими беззащитностью и доступностью, и возбуждаясь.

Дай им волю, и они не оставили бы от девушки и перышка, пусть и понимающей, что ее профессия подразумевает подобные риски, но всегда, как и любой из нас, верящий, что минует меня чаша сея…

Грязь под ней, перемешанная с кровью и мочой, местами образовала темно-коричневую коросту, на которую садились, по нескольку сразу, мухи, измазала часть ее обнаженного тела, что создавало впечатление разлагающей биологической массы. Слез не осталось, как и сил – похоже женщина и не чаяла о другой участи, кроме пыток и мучительной насильственной, в прямом и в переносном смысле, смерти. Пытаясь приподнять голову, чтобы посмотреть последний раз на небо и возможно прочитать молитву, да-да, порой Господь попускает страшные испытания, в которых и возникает то покаяние, считаемое в православии идеальным, после чего нет ни страха, ни боли, а только тепло и благодать…

Подымая голову с заплывшими от синяков глазами, она наконец увидела меня, между нами было не больше 20 метров, комок подкатился к ее горлу и выплеснулся новыми рыданиями, воспринятыми мною, как понимание ей близости нашей обоюдной смерти. Я не ошибся в ее чувствах, с той лишь разницей, что сожалела она о жизни чужого человека, а не о жизни любимого ею мужа…

…Белый «Форд Таурус Шоу», сделанный по спецзаказу, резко затормозив, выбил из под колес серо-коричневое облако, заполонившее пол ангара. Из машины выскочил Гриня, держа в правой руке ТТ. Он без прелюдий направил «валыну» в сторону «Усатого» и выпустил всю обойму, остальные три человека бывшие с ним накинулись с битами на пятерых «лианозовских» и лупили их по чем зря. Облегчению не было предела, девушка смеялась и выла истерикой.